— Ты кто такой?
— Работный человек. Фабрика, — ответил он по-русски.
— Как попал в Россию?
Словак рассказал, что он был в плену в Сибири. После революции пленные хотели ехать на родину, а большевики, дескать, не пустили, и чехословаки стали воевать с большевиками.
Я как мог объяснил, что это неправда, что враги революции вроде генерала Гайды да английские и американские капиталисты обманули простых солдат и втравили их в войну против русского трудового народа…
Внимательно слушал меня пленный и о чем-то тяжело думал.
Рискуя до смерти загнать лошадей, мы без остановок мчались по лесу. Стали раздаваться голоса:
— Пристрелить пленных, чтобы легче было.
Бородин отцепил от пояса гранату, вставил капсюль и предупредил:
— Если будете бить пленных, гранату брошу! Чтобы я больше не слышал таких разговоров. Надо различать, кто пленный, а кто гад!
Когда мы приехали в лагерь, партизаны окружили обоз и с любопытством разглядывали пленных.
— Немцы, должно быть, или англичане?
— Какие немцы! Я немцев знаю, а таких не видывал.
— Вон чего бедняга на ноги-то намотал…
Мы собрались у Меркурьева и доложили командирам о выполнении задания. И как хохотал Меркурьев, когда я рассказал о похождениях монастырского попа! А Панин сидел у печки, курил монастырские папиросы и хмурился.
— Ни одному царскому офицеру верить нельзя. И поп Федька продаст за милую душу. Эх, мало я перебил их, сукиных сынов.
После доклада я пришел в свою землянку и с наслаждением растянулся на койке, убранной пихтовыми ветками.
Только-только начал засыпать, как за дверью раздались крики. В одной рубашке я выскочил из землянки. Оказывается, задержали дезертира. Захватив порядочный запас продовольствия, один из партизан пытался уйти в лес.
Дезертир предстал перед Паниным.
— Чем недоволен? — спросил его Андрей Иванович.
— Воевать не желаю. Была надежда на поручика Чудинова, да обманулся я в ем. Сам убежал, а меня оставил…
— Какое ты к нему имеешь отношение?
— В пятнадцатом году у него в денщиках состоял…
Его расстреляли перед строем.
— Холуя уничтожили, а хозяева улизнуть успели, — сокрушался Панин.
Глава III
РАЗГРОМ БЕЛОГВАРДЕЙСКОГО ПОЛКА
Отряд все время пополнялся. К нам выходили из лесов коммунисты и советские работники северных уездов, отрезанных наступающей армией Колчака, бойцы 29-й стрелковой дивизии, разбитой белыми. Нам стало тесно на кордоне. Мы перебрались в поселок женского монастыря.
Наши боевые группы «гуляли» далеко за пределами партизанского района и обильно снабжали отряд оружием и боеприпасами.
Война перекинулась в Вятскую губернию, а мы сидели, как говорил Панин, на загривке у Колчака.
В начале января нашей разведке удалось связаться со штабом 29-й дивизии, и отряд включился в общий план разгрома колчаковщины.
Ефимов получил приказ освободить село Успенское.
Отряд выступал в полночь. Командиры выводили бойцов на площадь. После переклички они рассаживались по подводам и взвод за взводом выезжали из монастырского поселка.
Пришла и моя очередь. Я сел с Меркурьевым. Когда выехали за околицу, к нам бросился какой-то человек. Не успев вскочить в розвальни, он упал на дорогу, схватился за веревочную решетку розвальней и потащился волоком. Меркурьев по-медвежьи схватил его за шиворот и втащил на сани. Бедняга расправил воротник, и на нас глянула бородатая физиономия монастырского попа Колокольникова.
— Ты что придумал? — заворчал Меркурьев. — Мы не на богомолье поехали, а воевать.
— И я с вами. Без красных оставаться в монастыре боязно. Старухи за молитвы во здравие Советской власти мне глаза выцарапают. Я вам не помешаю. У меня и оружие имеется. — Колокольников вытащил из-под полы старинный «бульдог» с огромным барабаном и направил его на Меркурьева.
— Убери пушку, долгогривый. Где взял?
— У чехов на кагор выменял.
— Что же с тобой делать? — опросил Меркурьев с недоумением.
— А ничего… Поеду с вами и буду воевать… Жизнь моя бестолковая. Ховрин знает. Отец был захудалый дьякон, семья — семеро ребят. Сам я с детства пошел в люди. Учился в ремесленной школе, работал кровельщиком, столяром, матросом, чертежником. В семнадцатом попу тал нечестивый — стал я сдавать экзамены на священника. У нас от отца к сыну переходила в наследство фисгармония, я Сашке уже рассказывал, — и отец завещал ее мне, старшему сыну, если я выйду в попы…
— Где же, Федя, твоя фисгармония? — спросил я. — Я что-то у тебя ее не видел.
— Нету. Когда я держал экзамены на священника, братья променяли ее на хлеб… Не гоните меня.
— Ладно, сиди! — согласился Меркурьев. — По-моему, ты, отец Федор, просто недотепа.
— Верно! — согласился Колокольников. — Мы с Александром Ховриным вместе на брандвахте бурлачили. Увидел я его нынче — душа перевернулась. У всех есть в жизни цель, у Сашки есть, у тебя, у многих. А у меня ничего нет. Решил я снять с себя священнический сан.
Отряд остановился за полверсты от Успенского. В тишине, проверив оружие, партизаны на лыжах один за другим исчезали в ночной темноте.
Нашей группе, под командованием Меркурьева, выпала задача уничтожить полковую штаб- квартиру.
Где ползком, где перебежками, мы благополучно добрались до дома, в котором помещалось полковое начальство. На крыльце стояли двое часовых. Не успели они опомниться, как Меркурьев схватил их за воротники, ударил лбами и отбросил в разные стороны.
— Ховрин, за мной! — шепотом приказал Меркурьев. — Остальные — на лестнице…
В доме мы, «сняв» дежурного офицера, захватили командира полка спящим. Несколько офицеров пытались оказать сопротивление. Раздавалась стрельба, крики белых о помощи. В маленьких комнатах негде было развернуться. Пошли в ход кулаки, тяжелые вещи, рукоятки наганов, приклады винтовок…
Покончив со штабом, мы выбежали на улицу, где уже трещали все наши четыре пулемета и раздавались винтовочные залпы.
Начало светать. На улице появились вооруженные солдаты. Они во весь рост перебегали через улицу, окружая нашу группу. Но где-то рядом, затокал пулемет. Солдаты, как подкошенные, стали валиться в снег. К нам прибежал связной и передал приказ:
