— Пробиваться к церкви, беляки там засели.
Выполняя приказ, мы не раз попадали под огонь противника. Стрельба шла с колокольни и из окон церкви. Во время минутной перебежки погибла половина нашей группы. Мы зарылись в снег.
И вдруг огонь с колокольни прекратился. От наступившей на миг тишины стало больно ушам.
С колокольни упал человек и разбился насмерть.
В церкви зазвенели стекла, в разбитые окна понеслись крики сотен людей и ружейная трескотня.
— Сами себя лупят, — догадался Меркурьев. — Своя своих не познаша.
В амбразуре колокольни взвился красный флаг. С пением «Марсельезы» из церкви вышли солдаты.
Опасаясь провокации, мы по-прежнему лежали в снегу, крепко сжимая в руках оружие. Поднялся во весь рост один только наш командир. Он крикнул:
— Стой!
Над головами подходивших просвистели пули предупреждающей пулеметной очереди, от пуль жалобно зазвенели церковные колокола.
От солдат отделился человек и, размахивая белым платком, приблизился к нашей цепи.
— Товарищи, не стреляйте! Мы латыши! — прокричал он.
Из сугроба поднялся Панин и побежал навстречу парламентеру…
Как львы, дрались перешедшие на нашу сторону латыши. Несмотря на приказ Ефимова не допускать бесполезного кровопролития, латыши не оставляли в живых ни одного беляка.
Взошло багровое солнце. В селе полыхали пожары. Тушить их было некому.
Партизаны грузили на подводы трофейное оружие, архив уничтоженного полка.
За селом на лесной прогалине копали братскую могилу.
Когда начался траурный митинг, появился Колокольников. Он был весь в снегу, истрепан и страшен. Тащил волоком на веревке полуживого человека.
Панин остановил Колокольникова.
— Кого приволок, святая душа?
— Иуду Искариота, предателя, — ответил Колокольников. — Из штаба выскочил, в тайгу побежал, к лошадям пробирался. Тут я его и накрыл, раба божьего.
— Поверни-ка вверх лицом.
Колокольников грубо перевернул своего пленного на спину. Хоть и донельзя было искалечено лицо пленного, но Панин узнал его. Это был бывший поручик Охлупин…
Под грохот салюта первой роты мы похоронили своих товарищей. Чтобы над телами их не надругались враги, всю площадь завалили снегом.
Глава IV
ПУТЬ К УРАЛУ
После разгрома белогвардейского полка Ефимов получил приказ пересечь границу губернии, выйти на железную дорогу и соединиться с регулярными частями Красной Армии.
Мы шли из тыла белых. Чем ближе к фронту, тем труднее было пробиваться вперед. В беспрерывных боях потеряли больше половины людского состава. Часто голодали. Забыли счет дням и ночам. Я во время этого трудного похода научился спать на ходу. Идешь, тычешься носом в спину товарища и даже видишь интересные, красивые сны.
Часть пленных — бывшие батраки и рабочие — получили оружие и вместе с нами переживали все трудности похода.
Андрей Иванович Панин нашел среди них приятеля, чеха, бывшего машиниста с фабрики, и до хрипоты спорил с ним о преимуществе дизеля перед паровой машиной. А о том, какой строй лучше — капиталистический или советский, — споров между приятелями уже не было.
В конце января мы вышли, наконец, в расположение своих частей. Нас поставили на отдых недалеко от станции Бор, возле города Глазова.
В пристанционном поселке разместилась третья бригада седьмой дивизии, только что прибывшая из центра для защиты Перми. Панин ворчал:
— Надо было в декабре послать войска в помощь 29-й дивизии, тогда бы, может быть, и Пермь не сдали. Явились после драки кулаками махать.
Однажды Панин предложил мне:
— Съездим в бригаду, поглядим, что это за вояки живут в поселке на Бору?
Оседлав лошадей, мы отправились на станцию. У вокзала прямо на снегу валялись в беспорядке станковые пулеметы, патронные ящики и прочее. Возле груды военного имущества сидел часовой и… подшивал валенок. В сторонке у ящиков стояла его винтовка.
Когда мы подъехали, он вскочил на ноги и закричал:
— Куда прешь! — И разразился такой руганью, какой я и от бурлаков не слыхивал.
Панин, наклонившись в седле, схватил за штык винтовку часового и дал шпоры коню. Часовой пустился было бегом за нами, а потом махнул рукой и сел на свой пост.
С «трофеем» мы въехали в поселок. По улице шлялись неряшливо одетые военные. Мы спросили у одного:
— Где найти командиров?
Военный заулыбался во всю рожу и ответил:
— У комбрига в очко режутся.
— Где штаб?
— В школе…
Охраны у штаба не было. Никто нас не встретил. Мы привязали лошадей и вошли в школу.
В одном из классов мы услышали голоса. Панин приоткрыл дверь и спросил:
— Можно войти?
— Минуточку! — послышался ответ.
Я заглянул через плечо Панина. За школьным столом сидели четверо военных. Один пожилой, остальные — безусая молодежь. Они спешно совали по карманам карты, деньги.
Панин перешагнул порог, я за ним.
— Начальник разведки партизанского отряда Панин! — отрекомендовался он хозяевам.
— Я — комиссар полка Мудрак, — не вставая со стула, сказал пожилой. — А это мои товарищи: комиссар бригады Тринкин, комиссары полков, как я, Гриша Мазурин и Степка Соловей.
Бригадному комиссару было лет двадцать, а Грише со Степой и того меньше. Комиссар бригады Тринкин встал, одернул гимнастерку, поправил желтые ремни и недовольным тоном заметил:
— Мне не нравится, когда в штаб бригады являются без вызова.
— А наш отряд не подчинен вашей бригаде, — ответил Панин. — Мы приехали сюда как соседи.
На лице Тринкина заиграл румянец.
— Я этого не знал, товарищи. Прошу садиться.
Панин угостил комиссаров монастырскими папиросами и рассказал, каким образом он захватил у часового винтовку.
Поднялся неистовый хохот. Тринкин взял трубку телефона.
— Штаб-квартира? Пузырьков, ты? Топай сюда! Аллюр три креста!
В класс вошел воин. К какой он принадлежал армии, догадаться было невозможно. Одет в черкеску, на открытой груди вытатуирована нагая женщина, на голове что-то вроде папахи. За ремнем штык с красным бантиком. Открыл он дверь, не попросив разрешения, и спросил развязно:
