полноты бытия, становится образцовой моделью всякой человеческой деятельности: он сам по себе открывает реальное, сверх-изобильное, эффективное. «Мы должны делать то, что делали боги в начале», утверждает индийский текст «Gatapatha Brahmana, VII, 2,1, 4). «Так поступали боги, так поступают люди», добавляет Taittiriya Brahmana (I, 5, IX, 4). Главная функция мифа заключается, таким образом, в «установлении» образцовых моделей всех обрядов и всех значимых человеческих деятельностей, таких, как питание, половые отношения, работа, воспитание и т. п. Поступая как существо, взявшее на себя всю полноту ответственности, человек имитирует образцовые деяния богов, повторяет их поступки, идет ли речь об обычной физиологической функции, такой, как питание, или о деятельности социальной, экономической, культурной, военной и т. п.
В Новой Гвинее множество мифов посвящено длительным мо-реплаваниям. Эти мифы служат, таким образом, «моделями для современных мореплавателей», но в то же время и моделями любой иной деятельности, «идет ли речь о любви, войне, рыбной ловле, вызове дождя, или о чем бы там ни было еще… Рассказ демонстрирует прецеденты для различных этапов строительства судна, для запретов в половых отношениях, которые он сам и вводит, и т. п.». Капитан, выходящий в море, воплощает мифического героя Аори. «Он надевает костюм, подобный тому, что по мифу носил Аори, у него такое же зачерненное лицо, а в волосах — love, точно такое же, как то, что Аори снял с головы Ивири. Он исполняет танец на пироге и раскидывает руки так, как расправлял Аори свои крылья. Один рыбак рассказывал мне, что когда он стрелял (из лука) в рыб, то представлял себя самим Кивавиа. Он не вымаливал милости и помощи этого мифического героя: он отождествлял себя с ним».[113]
Этот символизм мифических прецедентов обнаруживается и в других примитивных культурах. Вот что пишет Ж.П.Гаррингтон по поводу калифорнийских кароков:[114] «Что бы ни делал карок, он поступал именно так, потому что, как он полагал, в мифические времена Ikxareyavs показали ему пример. Эти Ikxareyavs населяли Америку до того, как туда пришли индейцы. Современные кароки, не зная, как можно передать смысл этого названия, предполагают такие переводы: «принцы», «вожди», «ангелы». Они остаются с ними лишь на время, необходимое для того, чтобы ознакомить с обычаями, ввести эти обычаи в практику, каждый раз говоря при этом карокам: 'Вот как сделали бы человеческие существа'. Их поступки и слова до сих пор повторяются в магических формулах кароков».[115]
Это точное следование божественным моделям приводит к следующим результатам: 1) с одной стороны, имитируя богов, человек удерживается в священном, а следовательно, в реальном мире; 2) с другой стороны, благодаря непрерывному восстановлению в настоящем примерных божественных актов мир освящается. Религиозное поведение человека способствует поддержанию святости мира.
Небезынтересно заметить, что религиозный человек воспринимает человечество таким, каким оно представлено в сверхчеловеческих всевышних моделях. Он осознает себя истинным человеком лишь в той мере, в какой он походит на богов, Героев-основателей цивилизаций, мифических Предков. Короче говоря, религиозный человек желает быть иным, нежели он есть с точки зрения его мирского опыта. Религиозный человек — это не некая данность; он формирует себя сам по божественным образцам. А эти образцы, как мы уже отмечали, сохраняются в мифах, в истории божественных gesta. Следовательно, религиозный человек и себя причисляет к фактам Истории, равно как и человек неверующий, однако для религиозного человека существует лишь священная История — открываемая мифами история богов. Напротив, неверующий человек формируется только Историей человечества, т. е. той совокупностью событий и поступков, которые не представляют никакого интереса для религиозного человека, так как за ними не стоят божественные модели. Необходимо подчеркнуть следующее: с самого начала религиозный человек выбирает свой собственный образец для подражания в области сверхчеловеческого, в той области, которая открывается ему мифами. Настоящим человеком он становится» лишь следуя учению, содержащемуся в мифах, и подражая богам.
Добавим, что подобное imitatio dei предполагало иногда для первобытных людей очень серьезную ответственность. Мы видели уже, что некоторые кровавые жертвоприношения находят свое оправдание в каком-либо первичном, божественном акте: in illo tempore бог убил морское чудовище и разрубил его тело на куски, чтобы создать из них Космос. Человек повторяет этот кровавый акт, иногда принося в жертву даже человеческую жизнь, когда основывает поселение, приступает к сооружению храма или даже к строительству обычного дома. Что может следовать из такого imitatio dei, становится достаточно очевидным из мифологии и ритуалов многих первобытных народов. Приведем лишь один пример: по мифологии древних земледельцев, человек стал таким, какой он есть сегодня — смертным, сексуализованным и приговоренным к труду, — в результате первичного убийства: в домифическую эпоху божественное Существо, часто им была женщина или девушка, иногда ребенок или мужчина, приносилось в жертву с тем, чтобы из его тела могли произрасти клубни или фруктовые деревья. Это изначальное убийство коренным образом изменило образ существования человека. Принесением в жертву божественного Существа устанавливается как жизненная необходимость в продуктах питания, так и фатальная неизбежность смерти, а следовательно, и половые отношения как единственное средство обеспечить непрерывность жизни. Тело божественного существа превратилось в пищевые продукты, его душа спустилась под землю и основала там Страну Мертвых. Ад. Е.Бнсен, посвятивший этому типу божеств, которых он назвал божествами dema, солидное исследование, прекрасно показал, как человек, питаясь или умирая, участвует в существовании dema.[116]
Для всех древних земледельческих народов главное заключалось в том, чтобы периодически вспоминать первичное событие, явившееся основой современного образа жизни человека. Вся их религиозная жизнь состоит в некоем воспоминании, увековечении. Воспоминание, воспроизводимое в обрядах (путем повторения первичного убийства), играет решающую роль: люди должны остерегаться забвения того, что произошло in illo tempore. Истинный грех — это забвение. Девушка, которая во время своей первой менструации три дня проводит в темной хижине, не имея права ни с кем разговаривать, поступает так потому, что мифическая девушка, принесенная в жертву и превратившаяся в Луну, три дня оставалась во мраке. Если вступающая в период полового созревания девушка нарушит табу молчания и заговорит, она становится виновной в забвении первичного события. Индивидуальная память не имеет значения, важно лишь воспроизвести мифическое событие, только оно заслуживает внимания, так как только оно является творением. Именно первичный миф призван хранить истинную историю — историю положения человека в мире; именно в мифах следует искать и находить принципы и парадигмы всякого поведения.
На этой же стадии развития цивилизации мы обнаруживаем ритуальный каннибализм. Как представляется, каннибал больше всего заботился о том, чтобы быть некоей метафизической сущностью. Он не мог забыть того, что произошло in illo tempore. Вольхардт и Енсен достаточно ясно показали это: когда по случаю празднеств забивали и поедали свиней или когда съедались первые плоды урожая корнеплодов, происходило таинство: вкушалась божественная плоть так, как это происходило во времена пиршеств каннибалов. Жертвование свиней, охота за головами, каннибализм символически связаны со сбором урожая корнеплодов или кокосовых орехов. Заслугой Вольхардта[117] является то, что он сумел вскрыть наряду с религиозным значением антропофагии[118] ту ответственность, которую, принимал на себя перед человечеством каннибал. Растение, употребляемое в пищу, не дано Природой. Оно является продуктом убийства, ведь именно таким способом оно было сотворено на заре
