времен. Охота за головами, принесение в жертву человека, каннибализм — все это допускалось, чтобы обеспечить жизнь растений. Вольхардт справедливо утверждал, что каннибал принимает на себя ответственность в мире, что каннибализм — это не «естественное» поведение «примитивного» человека (впрочем, он не относится к самым древним временам цивилизации), это поведение культовое, основанное на религиозном видении жизни. Чтобы сохранился растительный мир, человек должен убить и быть убитым; он должен, кроме того, выполнять свою детородную функцию, доходя при этом до самых крайних форм — оргий. В одной абиссинской песне провозглашается: «Та, что не рожала, да родит; тот, кто не убивал, да убьет!». Это лишь иная форма выражения идеи о том, что оба пола «приговорены» выполнять предначертания их судеб.
Высказывая свое суждение о каннибализме, никогда не нужно забывать, что он происходит от сверхъестественных Существ, которые ввели его для того, чтобы позволить людям взять на себя ответственность за Космос, чтобы сделать их способными следить за непрерывностью растительной жизни. Следовательно, речь идет об ответственности религиозного порядка. Каннибалы ютото утверждают: «Наши традиции всегда живут с нами, даже если мы не танцуем; ведь мы работаем только для того, чтобы иметь возможность танцевать». Танцы же есть не что иное, как воспроизведение всех мифических событий, в том числе и первого убийства, за которым следовала антропофагия.
Мы вспомнили этот пример, чтобы показать, что у первобытных людей, равно как и в древних западных цивилизациях, imitatio dei далеко не всегда представлялось идиллически и предполагало страшную ответственность перед человечеством. Определяя какое-то общество как «дикарское», нельзя упускать из виду, что даже варварские акты, самые отталкивающие поступки имели свои сверхчеловеческие, божественные образцы. Здесь мы сталкиваемся с такой проблемой, а именно с вопросом, почему, в результате каких искажений и недопонимания некоторые религиозные секты были извращены и приобрели уродливые формы. Эта проблема выходит за пределы нашего исследования. Мы хотели бы лишь подчеркнуть, что религиозный человек стремился подражать своим богам и верил, что поступает именно так, даже тогда, когда предавался поступкам, граничащим с безумием, мерзостью, преступлением.
2.9. Священная История, История, историзм
Повторим еще раз: религиозному человеку известны два типа Времени: мирское и священное. Мимолетная временная протяженность и «череда вечностей», периодически восстанавливаемая во время празднеств, составляющих священный календарь. Литургическое Время календаря протекает в замкнутом круге: это космическое время Года, освященное «деяниями богов». А так как грандиозным деянием божьим было Сотворение Мира, ознаменование космогонии играет важную роль во многих религиях. Новый год — это первый день Сотворения. Год — временное выражение Космоса. И когда проходит год, говорят: «Прошел Мир».
Каждый Новый год воспроизводит космогонию, вновь сотворяя Мир, при этом «сотворяется» и Время, оно регенерируется тем, люди «начинают сначала». А космогонический миф служит образцом для всякого «сотворения», «построения» и даже используется ритуальное средство излечения больных. Повторяя в обрядах акт зрения, люди восстанавливают первичную полноту мира. Больной выздоравливает, потому что он вновь начинает свою жизнь с нерастраченным запасом энергии.
Религиозный праздник — это воспроизведение в настоящем первичного события, какой-либо «священной истории», действующими лицами которой были боги или полубожественные Существа. А так как «священная история» пересказывается в мифах, участники шества становятся современниками богов и полубожественных Существ. Они живут в первичном Времени, освященном присутствием и деяниями богов. Священный календарь периодически восстанавливает Время, так как в праздники обычное время как бы совмещается с Временем начала, Временем «сильным» и «чистым». Религиозное понимание праздника, т. е. приобщения к священному, позволяет людям время от времени жить в присутствии богов. Отсюда и огромное значение мифов во всех домоисеевых религиях, ведь именно в мифах рассказывается о gesta богов, а эти gesta представляют собой образцы всякой деятельности человека. В той мере, в какой религиозный человек имитирует своих богов, он живет во Времени Начала, в мифическом Времени. Он «выходит» из мирского течения времени и погружается в «неподвижное» Время — в «вечность».
В связи с тем, что мифы составляют его «святую историю», религиозный человек первобытных обществ не смел забывать их: воспроизводя мифы, он приближался к богам и приобщался к святости. Но ведь есть и «трагические священные истории». И человек взваливает на себя огромную ответственность перед самим собой и перед Природой, воспроизводя в определенные периоды эти истории.
Ритуальный каннибализм — это следствие одной из таких трагических религиозных концепций.
Подводя итог сказанному, отметим следующее: воспроизведением своих мифов религиозный человек желает приблизиться к богам и приобщиться к Бытию; имитация божественных образцов объясняет как его стремление к святости, так и его онтологическую ностальгию.
В первобытных и древних религиях вечное повторение божественных актов объясняется как imitatio dei. По Священному календарю ежегодно повторяются те же празднества, знаменуются те же мифические события. Собственно говоря, священный календарь есть нечто вроде «вечного возврата» к ограниченному числу божественных актов, и это справедливо не только для первобытной, но и для всякой другой религии. Любой календарь празднеств представляет собой периодический возврат к одним и тем же первичным ситуациям и, как следствие, восстановление самого священного Времени. Религиозному человеку воспроизведение в настоящем одних и тех же мифических событий придает великую надежду: каждое такое воспроизведение дает ему возможность преобразовать свое существование, уподобить его божественному образцу. Одним словом, для религиозного человека первобытных и древних обществ вечное повторение образцовых жестов и вечная встреча с мифическим Временем начала, освященного богами, ни в коем случае не предполагают пессимистического взгляда на жизнь; напротив, именно благодаря этому «вечному возврату» к истокам священного и реального собственное существование представляется человеку защищенным от небытия и смерти.
Однако ситуация полностью меняется, если смысл космической религиозности утрачивает ясность. Именно так происходит в некоторых более развитых обществах, когда интеллектуальные элиты более вырываются из границ традиционной религии. Периодическое освящение космического Времени становится в этом случае лтолезным и незначащим. Невозможно более достичь богов через сосмические ритмы. Религиозное значение повторения образцовых актов теряется. А повторение, лишенное религиозного содержания, с необходимостью ведет к пессимистическому видению существования. Если цикличное Время не доносит более первичных событий, оно не обнаруживает таинственного присутствия богов, если оно десакрализовано, оно начинает наводить ужас, так как предстает в аиде вечно вращающегося вокруг своей оси и бесконечно повторяющегося круга.
Именно так и произошло в Индии, где доктрина космических целое (yuga) подверглась научному развитию. Полный цикл — lahayuga — включает 12000 лет. Он завершается неким «растворением» — pralaya, повторяющимся в более радикальной форме (mahaalaya — «Великое растворение») в конце тысячного цикла, так как схема-модель «Сотворение — разрушение — сотворение и г. д.» воспроизводится до бесконечности. 12000 лет одного mahayuga оцениваются как «божественные годы», каждый из которых длится 360 земных лет. Таким образом, 4320000 земных лет входят в один космический цикл. Тысяча mahayuga составляют одну kalpa («Форму»), а четырнадцать kalpa — одну manvantara (этот период назван так потому, что предполагается, что именно такую продолжительность имело правление одного Ману, мифического Предка — царя). Одна kalpa равна одному дню жизни Брахмы, а другая — одной ночи. >го тысяч «лет» жизни Брахмы, т. е. 311000 миллиардов человече-сих лет
