— Обещаю, сынок. Принеси, однако, свою гармонику.
Море разыгралось. Лучи маяка освещают теперь набережную Логана, которая уже видна команде. Матросы могут пересчитать один за другим все хорошо им известные дома. Но они удивлены, не видя ни одного освещенного окна. Вокруг «Золотой травы» плавают по волнам обломки, большинство которых явно принесено с земли. Дворовая уборная, в двери которой отверстие в виде туза, подоконник с прицепившимся к нему цветочным горшком, тележка без колеса, метла из дрока, разрозненные сабо.
— Здесь тоже много разрушений, — говорит Корантен. — Их так же потрепало, как и нас.
Ален Дугэ держит курс на конец мола, который не подает никакого светого сигнала. Но он пристанет к нему с закрытыми глазами. Однако мол не похож сам на себя. Посередине огромная брешь. А на краю бреши, со стороны земли, три неподвижных аварийных фонаря и за ними тени.
— Вас поджидают, — говорит Ян Кэрэ.
Его-то никогда и никто не ждет. Он прикидывает, что отоспится день-два в своей комнате на набережной, если буря ее не разрушила, а потом мертвецки напьется, чтобы переделать себя наново. А почему бы не совершить ему что-либо выдающееся, прежде чем покинуть Логан? Он может, например, разнести в щепки клетку табачника, освободив этого несчастного человека, которого зовут Пустым Рукавом, и, сняв с него хомут, повести его с собой напиться, и тот пустится расписывать свои похождения в семнадцати кабачках городка и его окрестностей. Их подберут в каком-нибудь стойле, где они будут переваривать свое опьянение в тепле, под дыхание коров, за неимением быка и осла, полагающихся в ночь под рождество. Веселое рождество! Пусть мегера Анри Пустого Рукава сдохнет от негодования. А потом в Логане, по крайней мере, полвека будут отмечать веселую память о Яне Кэрэ — освободителе.
Он разражается смехом. Случаются ведь мгновения, когда эта паскуда-жизнь предоставляет вам великолепные реванши!
— Вон и они!
Нонна Керуэдан заприметил серый парус над вздымающимися волнами. Он один способен оценить тонкое маневрирование, которое должна предпринять «Золотая трава», чтобы войти в фарватер. Судно немало вынесло, и его команда, должно быть, находится на пределе. Обычно Пьер Гоазкоз оставляет к прибытию все паруса и спускает их только в последний момент. Наконец-то они тут. Старик поднимает свой фонарь кверху и раскачивает им, словно кадилом.
— Вот они, — повторяет Мари-Жанн.
Она не нашла ничего другого, что сказать. Энергично откашливаясь, чтобы прочистить голос, она готовится начать игру. Ален Дугэ, вернувшись на землю, должен вести себя как следует. Лину опять пробрала бы дрожь, если бы ей не приходилось поддерживать жительницу гор, которая совсем побледнела и навалилась на нее всей своей тяжестью. Но Элена быстро пришла в себя.
— Я никогда еще не видела океана вблизи, — оправдывается она.
Она видела его только на картинках. Но картинки никак не воспроизводят его чудовищности. Ведь им прежде всего не хватает шума и неистового движения водной стихии, а это-то и производит наибольшее впечатление. Буря, это она понимает, что такое. Сколько раз приходилось ей преодолевать дикие ветра, возвращаясь домой из разных ферм своего кантона! Но, по крайней мере, каменная земля была устойчивой под ее ногами, а каменный домишко несокрушим. Она представляла себе рыболовецкие суда куда больших размеров — такое впечатление производили картинки, показывая всегда лишь небольшую часть океана вокруг судна. Так, значит, «Золотая трава» — всего лишь деревянная скорлупка, влекомая лоскутом серого паруса на палке, и сражается одновременно с разнузданностью волн и натиском небес! Вот она совершенно исчезает в провале волн. Всплывет ли опять? Она всплывает, но с таким трудом, что сердце начинает колотиться у вас в груди. Однако самые тяжкие муки уже позади. Элена смогла увидеть лишь часть всего этого сражения со стихиями. Но достаточно, чтобы испытать никогда дотоле не испытанный страх. Из-за своей полной неосведомленности она смогла спокойно болтать целый вечер, с безмятежностью, которая произвела на окружающих столь сильное впечатление. Тем лучше, но теперь она бы не смогла.
— К этому можно привыкнуть, Мари-Жанн?
— Привыкнуть! В хороший сезон этот проклятый океан может не беситься недели и даже месяцы. Он притворяется, будто у него прекрасное, доброе сердце. Но берегитесь — не доверяйте ему. Он снова начнет беситься, часто без всякого предупреждения, и это — ад. Лучше уж не привыкать.
— А мужчины?
— Мужчины есть мужчины. А те, что на «Золотой траве», — хуже всех. Приходится оставлять им свободу действий.
«Золотая трава» уже находится под защитой мола. Она приближается медленно, почти касаясь каменных стен. Высота прилива такова, что женщинам, не приближающимся к краю, видна лишь верхушка травель-мачты. Мари-Жанн не двигается с места, другие тоже. Надо предоставить мужчинам действовать. Вот парус спадает вдоль обнаженной мачты, и она раскачивается.
Они стараются прибиться к железным кольцам, ввинченным в каменный мол. Появляется первая рука — детская, держащая гармонику. Почти тотчас же юнга Херри вползает на четвереньках на камни, стараясь прийти в себя. Высокая черная женщина, его мать Фан, бросается, чтобы поднять его. Она набрасывает ему на плечи одеяло, которое все время держала, прижав к животу, и уводит сына, не промолвив ни одного слова.
— Подождите нас, — кричит Лина Керсоди. — Идемте оба ко мне. Там тепло. У нас много еды. Ведь сейчас — праздник рождества.
Фан отвечает жестом категорического отказа. Сын высвободился из ее объятий. Он идет впереди нее, счастливо играя на своей гармонике. Он точно поймал мотив Пьера Гоазкоза.
За юнгой появляется Ален Дугэ. Видна лишь половина его тела, когда он приостанавливается, держась обеими руками за первое причальное кольцо. Он колеблется, не зная, как себя повести. Его мать лучшим образом приходит ему на помощь.
— Ну же, Дугэ, поторапливайтесь! Вы и так достаточно долго заставили нас ждать. Я знаю, что вы перенесли хорошенькую встряску, но и мы тут тоже не веселились. Завтра вы все увидите своими глазами. А сейчас мы должны идти к Лик Малегол, чтобы уладить то дело, которое чуть не обернулось плохо, — вам известно, когда и почему? Вы такой же торопыга, каким был ваш отец. Лина Керсоди объяснит вам остальное. В путь!
— Надо подождать остальных, — нерешительно протестует Ален Дугэ.
Он очень бы хотел, чтобы другие очутились вокруг него, стали бы между ним и Линой Керсоди, Как сможет он остаться с ней наедине после всего того, что произошло? Его мать уже двинулась в путь. Лина решительно берет его за руку.
— Идемте, Ален Дугэ. Мы и так опоздали на целых три недели. Остальные все знают, что их ждет радушный прием у Лик Малегол. Дорога им известна.
— Вы меня немножко испугали, матрос, — говорит Элена Морван Корантену Ропару, который стоит перед ней, очень смущенный.
— Это — в последний раз, Элена. Я решил переселиться к вам.
Раздается третий решительный звон церковных колоколов. Опаздывающие должны поторопиться, если хотят прийти до звона маленького колокола, который знаменует начало полуночной мессы. Супруги дали обещание быть в церкви. Они и будут.
На молу остается лишь один старик Нонна, он стоит у фонаря, который поставил себе под ноги. О нем позабыли. Не могли же не знать, что он будет стоять там до тех пор, пока «Золотую траву» не покинет последний член команды. Но двое ушедших, не нарочно ли сделали они вид, будто забыли о нем? Ведь обычно-то, пришвартовавшись, они никогда не проходили мимо него, не поговорив. Разумеется, этой ночью они слишком заняты. Но что делают двое оставшихся? Надо бы пойти взглянуть. Однако Нонна знает, что моряки не освобождаются, пока не закончат всех мелких работ на борту. А Пьер Гоазкоз должен, как положено, сойти на берег последним.
Наконец появляется Ян Кэрэ. До чего же он ловок, этот крестьянин! Он выпрыгивает на камни, опершись на них всего лишь одной рукой. Поднявшись, он снимает каскетку, запускает руку в гриву своих волос, потом опять прикрывает их. Идет прямо к Нонне Керуэдану.
— Вот оно как!
