Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

d 'antico amor senti la gran potenza.

Tosto che nella vista mi percosse

I'alta virtu, che gia m 'avea trafltto

primo ch 'io fuor dipuerizia fosse,

volsimi alia sinistra col rispitto

col quale il fantolin corre alia mamma,

quando ha paura о quando egli e ajflitto,

per dicere a Virgilio: 'Men che dramma

di sangue m' e rimaso, che non tremi;

conosco i segni dell' antica fiamma'.

В венке олив, под белым покрывалом,

Предстала женщина, облачена

В зеленый плащ и в платье огне-алом.

И дух мой, — хоть умчались времена,

Когда его ввергала в содроганье

Одним своим присутствием она,

А здесь неполным было созерцанье, —

Пред тайной силой, шедшей от нее,

Былой любви изведал обаянье.

Едва в лицо ударила мое

Та сила, чье, став отроком, я вскоре

Разящее почуял острие,

Я глянул влево, — с той мольбой во взоре,

С какой ребенок ищет мать свою

И к ней бежит в испуге или в горе, —

Сказать Вергилию: 'Всю кровь мою

Пронизывает трепет несказанный:

Следы огня былого узнаю'!

В диалоге, который следует, мы видим страстный конфликт старого и нового чувства, усилие и победу нового самоотречения, превосходящего то отречение от чувства, которое произошло у могилы, поскольку это отречение от чувств, сохранившихся по ту сторону могилы. В каком-то смысле эти песни — самые наполненные личным чувством во всей поэме. В песнях 'Рая' сам Данте, за исключением эпизода с Каччагвидой[278], оказывается либо де-, либо супер- персонализированным; в этих же трех песнях 'Чистилища' Беатриче явлена более четко, чем в песнях 'Рая'. Однако тема Беатриче важна для понимания всего целого не потому, что нам следует знать биографию Данте, как, скажем, историю любви Вагнера к Матильде Везендонк, бросающую отсвет на 'Тристана'[279], но из-за философии, которую Данте вкладывает в эту тему. Она, впрочем, более связана с нашим разбором 'Новой Жизни'.

'Чистилище' — особенно трудная часть поэмы, поскольку оно является частью переходной; одно дело 'Ад', воспринимающийся сравнительно легко, другое — 'Рай', в целом более трудный, чем 'Чистилище', из- за своей необычайной цельности. Но если нам удастся уловить общее для них чувство, ни одна часть не будет трудной. 'Чистилище' местами может показаться суховатым, 'Рай' — никогда^ он либо непостижим, либо безмерно восхитителен. За исключением эпизода с Каччагвидой, — вполне простительного проявления семейных и личных привязанностей, да и к тому же прекрасного в поэтическом отношении, — он не имеет эпизодического построения. Все прочие его персонажи обладают самой безупречной репутацией. Поначалу они кажутся не настолько отчетливо прорисованными, как предыдущие, не достигшие святости люди; при всем внешнем разнообразии их изображение производит впечатление изначально монотонных вариаций на достаточно пресную тему святости. Все дело в постепенном приспособлении нашего зрения. Ведь во всех нас (осознанно или нет) кроется предубеждение против святости как материала поэзии. Ни XVII, ни XIX столетие ничего о ней не знали; даже Шелли, хорошо знакомый с Данте и к концу жизни начавший извлекать из этого пользу, Шелли, единственный из английских поэтов XIX в., сумевший сделать хотя бы несколько шагов по его пути[280], даже он заявлял: наши сладчайшие песни — это те, что говорят о печали. Если ранние произведения Данте и могли утвердить Шелли в этой мысли, 'Рай' порождает нечто, ей полностью противоположное, хотя природа этого противополагания совсем иная, чем в философии Браунинга[281].

'Рай' совершенно не монотонен. Разнообразия в нем не больше и не меньше, чем в любом другом стихотворном тексте. И если 'Комедию', как целое, с чем-то сравнивать, то, разве что, со всем корпусом драматических произведений Шекспира. Сравнение 'Новой жизни' с 'Сонетами' — это совсем другое, не менее интересное занятие. Данте и Шекспир поделили между собой весь современный мир; третьего равного им не существует.

Продвижение по Раю начинается с того момента, как Данте устремляет свой взгляд на Беатриче:

Nel suo aspetto tal dentro mifei,

qual sife' Glauco nel gustar dell' erba,

che il fe' consorto in mar degli altri dei.

Trasumanar significar per verba

поп si poria; pero I'esemplo basti

a cui esperienza grazia serba

Я стал таким, в ее теряясь взоре,

Как Главк, когда вкушенная трава

Его к бессмертным приобщила в море.

Пречеловеченье вместить в слова

Нельзя; пример мой близок по приметам,

Но самый опыт — милость божества.

Словами 'Ты должен превозмочь / Неверный домысл', обращенными к Данте, Беатриче предупреждает его, что существуют разнообразные виды святости, установленные Провидением.

Если же этого недостаточно, то Пиккарда[282] (Песнь III) наставляет Данте словами, известными даже тем, кто Данте никогда не читал:

la sua voluntate е nostra расе

Его воля — наш мир.

В них заключается тайна неравенства и одновременно полной несущественности этого неравенства в степенях святости святых. Все совершенно одинаковы, однако каждая степень отличается от другой.

Шекспир дает величайшую широту человеческих страстей; Данте — величайшую высоту и глубину. Они дополняют друг друга. Бессмысленно задаваться вопросом, чья задача оказалась труднее. Но, конечно, 'трудные пассажи' дантова 'Рая' — это, скорее, трудности Данте, а не наши; это ему трудно заставить нас чувственно ощутить различные состояния и ступени святости. Так, например, длинная речь Беатриче относительно Воли (песнь IV) на самом деле направлена на то, чтобы мы смогли про- чувствовать состояние Пиккарды; Данте требуется обучить наши чувства по мере своего дальнейшего продвижения. Упор он делает на состоянии чувств; рациональному убеждению отводится место лишь как средству достижения этих состояний. Мы постоянно сталкиваемся со строчками, подобными следующим: