размалеванные. Прически – выстриженные гребнем или крестом. Нечесаные патлы до пояса... Настоящий цирк в городе!
Прозрачные распашонки на девицах, футболки с нарисованными грудями. Короткие обкромсанные юбки и разноцветные сапоги – до самой задницы. Девушки в накидках, разрисованных на восточный лад, а под накидкой вроде ничего нет... Девушки в японских курточках, украшенных мигающими лампочками. Эх, как гордо они ходили – любо посмотреть!
Сравнить можно было разве что с Сен-Жермен, с окрестностями Сорбонны, только здесь – всего больше, все усилено, все как-то помпезно американизировано. Бобби наконец-то почувствовал себя в своей тарелке. Он ощутил зовущий дух улицы, манящей, дразнящей, призывающей потеряться в ее омуте.
Телеграф-авеню кончилась. Дальше шли патриархальные тенистые улочки с аккуратными домиками и гаражами. Бобби вновь обрел дар речи.
– Куда сейчас? – спросил он Эйлин. – К тебе?
– Ко мне? Нет, я живу в общежитии, ко мне нельзя.
– А я думал...
– Слушай, Бобби, я же просто подвезла тебя до Беркли! Ты мне нравишься, и мы можем встречаться, но это не значит, что ты мой постоянный парень или что-то в этом роде. Я здесь со многими встречаюсь и вовсе не хочу себя связывать. А кроме того, – она лукаво на него посмотрела, – судя по тому, как ты глотал слюнки на Телеграф-авеню, ты и сам не очень рвешься, не так ли?
Бобби рассмеялся.
– Ладно, грешен. Так куда ж мне тут податься? У меня не густо с деньгами...
– Не волнуйся. Я тут знаю одно местечко, где можно жить почти даром. Сейчас туда едем – Малая Москва.
– Малая Москва?
– Так это место называют гринго, – засмеялась Эйлин. – А те, кто там живет, говорят «У Ната». Тебе там понравится, Бобби. И ты там понравишься.
Эйлин остановила машину перед старым обшарпанным домом в три этажа, среди других таких же домиков с облупившейся краской на дверях.
Здесь не запирали, и они без стука прошли по коридору – мимо уборной, из которой раздался шум сливаемой воды, через гостиную, заставленную ветхой мебелью, где человек шесть сидели перед видеоэкраном, – в захламленную кухню. Газовая плита, микроволновая печь, два старых холодильника, раковина, доверху заваленная грязными тарелками и кастрюлями, и стол красного дерева с двумя длинными, тоже красного дерева, скамьями без спинок... Блондинка в грязной рубахе и коротких джинсах что-то мешала в кастрюле деревянной ложкой. Длинноволосый парень резал зелень и скидывал в огромную деревянную чашку.
– Привет! – бросила Эйлин. – Где Нат?
Девушка обернулась и оглядела Эйлин, словно не могла ее вспомнить.
– У себя, занят бумагами, – не повернув головы, ответил парень.
Бобби снова повели – вверх по лестнице, потом по коридору мимо множества дверей. Некоторые были открыты, в комнатах люди читали, сидели за компьютерами. К двери в конце коридора – она была закрыта – приколот плакат: рука с пятью игральными картами, все пики.
Эйлин постучала, и дверь отворилась. На пороге стоял человек лет тридцати. Курчавые черные волосы, слегка крючковатый нос, толстые губы и темно-карие искрящиеся глаза под густыми бровями. Одет в старые джинсы и темно-красную рубашку дровосека с закатанными рукавами. Рубашка обтягивает намечающийся животик.
– Тебя зовут, – хрипло обратился он к Эйлин, – ну... Ты же знаешь, у меня плоховато с именами, если вообще меня знаешь.
– Эйлин Спэрроу, Нат, – ответила она чуть раздраженно.
– А это? – Нат кивнул на Бобби.
– Это Бобби Рид. Только что из Парижа.
Нат поднял брови.
– И вы хотите?..
– Бобби надо перекантоваться.
– Может платить?
– Кое-что у меня есть, – пожал плечами Бобби.
– Сколько ты можешь платить?
Бобби смутился и неуверенно спросил:
– Три сотни?
– Слишком много. Любую половину.
– Отлично! – обрадовался Бобби.
– Не торопись. Ты согласен помогать здесь?
– Конечно!
– Ты правда француз?
