достало здравого смысла и высоких душевных свойств не разделять узких предрассудков семьи. Она непричастна к семейной ссоре.
— Это не существенно. Кого интересует, что думает женщина. Важно, из какой она семьи. Для тебя вообще унизительна мысль о женитьбе на дочери старика Талливера.
Впервые в разговоре с отцом Филип утратил спокойствие.
— Мисс Талливер, — покраснев от гнева, сказал он с оскорбительной резкостью, — обладает тем единственным достоинством, которое только и дает право на высокое положение; лишь мелкие души отказывают в этом представителям среднего класса. Она в высшей степени утонченная натура, и ее друзья, каковы бы они ни были, пользуются безупречной репутацией и всеми уважаемы за честность. Весь Сент- Огг признал бы ее более чем равной мне.
Уэйкем метнул настороженно-вопрошающий взгляд на сына, но Филип не смотрел на отца; с оттенком горечи, выдававшим, как тягостно ему это все, он, словно разъясняя свою последнюю мысль, после небольшой паузы добавил:
— Найди хоть одного человека в Сснт-Огге, который не сказал бы тебе, что прелестное создание, подобное ей, загубит свою жизнь, если свяжет ее с таким жалким существом, как я.
— Вот еще! — вскакивая с места, воскликнул Уэйкем в порыве оскорбленной гордости, ибо задето было и его самолюбие и отцовские чувства. — Эго чертовски блестящая партия для нее! Все это вздор, случайное увечье не имеет Значения, если девушка по-настоящему привязана к мужчине.
— Да, но у девушек обычно не рождается привязанности в подобных случаях, — ответил Филип.
— Что ж, — грубовато возразил Уэйкем, делая попытку вернуть себе первоначальные позиции, — если она не любит тебя, ты мог бы не брать на себя труд говорить о ней и тем самым избавил бы меня от необходимости отказывать тебе в моем согласии на то, что скорее всего никогда не произойдет.
Уэйкем, не оглядываясь, большими шагами направился к двери и с шумом захлопнул ее за собой.
Филип был уверен, что в конце концов разговор окажет свое влияние на отца; но происшедшая только что сцена подействовала раздражающе на его нервы, чувствительные, как у женщины. Он решил не спускаться вниз к обеду, так как был не в состоянии вновь встретиться с отцом. Мистер Уэйкем имел обыкновение в те дни, когда у них не было гостей, исчезать по вечерам из дому — часто вскоре после обеда, и так как день клонился к вечеру, Филип запер дверь и отправился бродить, предполагая вернуться к тому часу, когда отца не будет дома. Он забрался в лодку и спустился вниз по реке к любимой деревушке, где и провел остаток дня.
Ранее у него никогда не было повода ссориться с отцом, и им овладела болезненная тревога при мысли, что начавшаяся между ними борьба продлится многие недели, а мало ли что может произойти за это время? Филип не желал отдавать себе отчет, какой смысл он вкладывает в этот невольно возникший у него вопрос. Но будь его чувство к Мэгги признано всеми, у него имелось бы меньше оснований для смутного страха. Он поднялся к себе в мастерскую и устало опустился в кресло, рассеянно оглядывая развешанные вокруг виды моря и скал, пока не погрузился в дремоту и ему не привиделось, что бурный мутно-зеленый поток водопада уносит Мэгги, а он беспомощно смотрит, как она стремительно скользит вниз… Но тут ужасающий грохот — так по крайней мере ему показалось — заставил его очнуться.
Это отворилась дверь; судя по тому, что сумерки нисколько не сгустились, Филип дремал не более нескольких минут. При виде отца — а это был он — Филип привстал, желая уступить ему место.
— Сиди, я предпочитаю ходить.
Уэйкем несколько раз с внушительным видом прошелся по комнате, потом остановился перед сыном и, засунув руки в карманы, сказал, продолжая недавний разговор, словно он и не прерывался:
— По-видимому, ты нравишься этой девушке, иначе зачем бы она стала тайно встречаться с тобой?
У Филипа забилось сердце и на щеках проступил легкий румянец, тотчас же сбежавший с его лица. Ему нелегко было заговорить:
— Она привязалась ко мне в Кинг-Лортоне, еще девочкой; тогда ее брат поранил себе ногу, и я много времени проводил подле него. Это сохранилось в ее памяти, и с тех пор она считает меня своим другом. У нее не было и мысли о любви, когда мы встретились вновь.
— Но ты в конце концов признался ей в любви? Что же она тебе ответила? — спросил Уэйкем, опять принимаясь ходить по комнате.
— Она сказала, что тоже любит меня.
— Черт побери: Чего же тебе еще нужно? Или она ветреница?
— Она была совсем юной в ту пору, — неуверенно проговорил Филип. — Боюсь, что она еще не разбиралась в своих чувствах. И меня страшит, что наша длительная разлука и события, вставшие между нами, все изменили.
— Но ведь она в городе; я видел ее в церкви. Разве ты не говорил с ней после ее возвращения?
— Говорил; мы встретились у мистера Дина. Но по многим причинам я не мог сказать ей о своих намерениях. Одно из препятствий отпадет, если ты дашь согласие и захочешь увидеть в ней жену твоего сына.
Уэйкем некоторое время молчал, остановившись перед портретом Мэгги.
— Она ничем не напоминает тот тип женщины, к которому принадлежала твоя мать, — выговорил он наконец. — Я видел ее в церкви — она красивее, чем здесь: великолепные глаза и великолепная фигура; но красота ее опасна, и, должно быть, она своенравна. Так ведь?
— У Мэгги доброе, преданное сердце, и в ней есть простота: ей не свойственны ни высокомерие, ни притворство, обычно встречающиеся у женщин.
— Вот как! — сказал Уэйкем. — Красота твоей матери была нежнее — у нее были волнистые каштановые волосы и глаза серые, как у тебя, Фил. Очень жаль, что нет ее портрета.
— И ты не желаешь мне такого же счастья, какое выпало тебе? Это так скрасило бы мою жизнь! Есть ли узы более прочные, чем те, что двадцать восемь лет тому назад связали тебя с матерью? И ведь с каждым годом они всё крепли.
— О, Фил, только ты знаешь меня с хорошей стороны. Мы должны держаться друг друга, насколько возможно. Так что же мне следует делать? Спустимся вниз, и ты все мне расскажешь. Может быть, мне надлежит отправиться с визитом к этой темноглазой барышне?
Теперь, когда между ними не было больше преграды, Филип мог свободно говорить с отцом обо всем, что касалось его отношений с Талливерами, — о желании вернуть этой семье мельницу и земли, о передаче того и другого Гесту и К0 в качестве промежуточного шага. Убеждая отца, он даже отважился проявить настойчивость, и тот шел ему навстречу с большей готовностью, чем Филип мог предполагать.
— Мне эта мельница ни к чему, — сказал в конце концов Уэйкем с ворчливой уступчивостью. — В последнее время она доставляла мне кучу хлопот. Пусть возместят расходы по ее усовершенствованию и все. Но об одном не проси меня — я слышать не хочу о молодом Талливере. Если ты способен переварить его ради его сестры — воля твоя. Я же не смогу его проглотить ни под каким соусом.
Ваше воображение подскажет вам, какие чувства владели Филипом, когда на следующий день он отправился к мистеру Дину с намерением сообщить ему, что мистер Уэйкем готов вступить в переговоры, и с каким милым торжеством Люси добивалась от отца признания своих деловых талантов. Мистер Дин был несколько озадачен и заподозрил, что между молодыми людьми происходит что-то такое, к чему он не прочь был бы иметь ключ. Но для человека склада мистера Дина все, что может происходить между молодыми людьми, столь же далеко от реальной деловой жизни, как и то, что происходит у птиц и бабочек, — разумеется, если это не сказывается пагубным образом на денежных интересах; а в данном случае это, безусловно, сказывалось на них весьма благоприятно.
Глава IX БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ ВО ВСЕМ СВОЕМ БЛЕСКЕ
