— Вы скоро опять вернетесь туда, не правда ли, Мэгги? — робко спросил Филип. — Ведь мельница теперь станет домом вашего брата.
— Да, но меня там не будет, — ответила Мэгги. — Я только услышу об этом счастье. Я уезжаю. Разве Люси не говорила вам?
— Значит, будущее никогда не сомкнётся с прошлым, Мэгги? Эта книга навсегда закрыта?
Серые глаза, так часто смотревшие на Мэгги с мольбой и обожанием, теперь снова были устремлены на нее, и в них светился последний луч надежды; она ответила ему прямым, искренним взглядом.
— Эта книга никогда не будет закрыта, — сказала Мэгги с грустной задумчивостью. — Я не хочу будущего, которое разрушило бы узы прошлого. Но узы, связывающие меня с братом, сильнее всех остальных. Я не смогу сделать то, что разлучило бы меня с ним.
— Это единственная причина, которая никогда не позволит нам соединиться? — спросил Филип, полный отчаянной решимости добиться исчерпывающего ответа.
— Единственная, — со спокойной твердостью ответила Мэгги. В эту минуту ей казалось, что чаша очарований отброшена и разбита. Возбуждение, вызванное вчерашней сценой, которая вернула Мэгги гордую уверенность в себе, еще не улеглось в ней, и она смотрела в будущее как человек, способный управлять своей судьбой.
Так они сидели, держась за руки, не глядя друг на друга и не произнося ни слова: мысли Мэгги были больше обращены к прошлому, к дням их любви и расставания; она видела Филипа, каким он был в Красном Овраге.
Филип понимал, что, услышав от нее эти слова, он должен быть вполне счастлив: в своей откровенности она была чиста и прозрачна, как горный родник. Почему же он не был счастлив! Вероятно, для того, чтобы утолить ревность, надо обладать даром всеведения, от которого не может укрыться даже самый неуловимый изгиб души.
Глава XI НА МЕЖЕ
Вот уже четыре дня, как Мэгги гостила у тетушки Мосс, и этой доброй женщине с отуманенными заботой глазами казалось, что никогда еще так ярко не светило раннее июньское солнце; а для многочисленных кузенов и кузин Мэгги ее визит составил эпоху, и они навсегда запомнили каждое ее слово, каждый жест, словно она была воплощением небесной красоты и мудрости.
Окруженная детворой, Мэгги вместе с тетушкой Мосс стояла на мощеной дорожке и кормила цыплят. Был тот мирный час дня, когда на ферме все затихает. Длинные и ветхие хозяйственные постройки вокруг пустынного двора оставались такими же унылыми, как и прежде, но разросшиеся в беспорядке кусты роз уже по-летнему пышно раскинулись над старой садовой оградой, а расположенный на пригорке серый деревянный дом казался при этом ослепительном полуденном солнце погруженным в вековой сон и находился в полной гармонии с разлитой в воздухе дремотной неподвижностью. Мэгги, перекинув шляпку через руку, с улыбкой смотрела на выводок крошечных пушистых цыплят у ее ног, как вдруг тетушка Мосс воскликнула:
— Господи боже мой, кто это въезжает в ворота?
Это был джентльмен на крупной гнедой лошади, взмыленные бока и шея которой свидетельствовали о быстрой езде.
Кровь прихлынула к лицу Мэгги, и сердце ее учащенно Забилось. Ее объял ужас, словно внезапно воскрес заклятый враг, лишь на время притворившийся мертвым.
— Кто это, милочка? — спросила тетушка Мосс, видя по выражению липа Мэгги, что всадник ей знаком.
— Это мистер Стивен Гест, — едва слышно ответила Мэгги. — Моей кузины Люси… Близкий друг моей кузины Люси.
Стивен был уже совсем рядом; он соскочил с лошади и тел к ним, на ходу приподнимая шляпу.
— Попридержи-ка лошадь, Уилли, — сказала миссис Мосс своему двенадцатилетнему сыну.
— Благодарю вас, не надо, — проговорил Стивен, беря под уздцы лошадь, нетерпеливо мотавшую головой. — Я должен не мешкая пуститься в обратный путь. Я к вам с поручением, мисс Таллпвер, — оно чисто личного свойства. Могу я попросить вас отойти со мной на несколько шагов?
Стивен казался измученным и раздраженным: такой вид бывает у человека, которого настолько одолели заботы или тревоги, что ему уже не до еды и не до сна. Он говорил отрывисто, словно неотложность поручения давала ему право не думать о том, как воспримет его визит и просьбу миссис Мосс. Добрая миссис Мосс, заметно робея в присутствии Этого, по всей видимости, надменного джентльмена, все еще в душе недоумевала, не следует ли ей снова предложить ему оставить лошадь и войти в дом; но Мэгги, чувствуя всю неловкость создавшегося положения и будучи не в силах хоть что- нибудь сказать в ответ, надела шляпку и направилась к воротам.
Стивен последовал ее примеру; он шел рядом, ведя на поводу лошадь. Они не обменялись ни словом, пока не вышли на межу и не прошли несколько шагов; тогда Мэгги, все это время смотревшая прямо перед собой, повернула обратно и высокомерно, не скрывая своего негодования, сказала:
— Мне нет нужды идти дальше. Не знаю, считаете ли вы деликатными и достойными джентльмена ваши действия, вынудившие меня выйти вместе с вами, или, быть может, в ваши намерения входило еще больше оскорбить меня, навязав мне это свидание?
— Конечно, вы рассержены моим приездом, — сказал Стивен с горечью. — Вас заботит только одно — чтобы не было затронуто ваше женское достоинство; вам нет дела до того, как страдаю я.
Мэгги вздрогнула, как бы под действием едва ощутимого тока.
— Как будто не довольно того, что я совершенно запутался, что я схожу с ума от любви к вам, что, пытаясь остаться верным долгу, я противлюсь самой сильной страсти, на какую только способен человек, — вы еще обращаетесь со мной как с грубым животным, намеренно оскорбляющим вас. Тогда как, будь я только свободен, я сию же минуту просил бы вашей руки, молил бы вас принять мою жизнь, мое состояние и распоряжаться ими так, как вам будет угодно. Я знаю, что я забылся. Я позволил себе непростительную вольность. Я проклинаю себя за это. Но в тот же миг я раскаялся; все это время я терзался раскаянием. Вы не вправе бесповоротно осудить меня: если любишь, как я, всем сердцем, можно на мгновение поддаться порыву; но поверьте, вы должны поверить, — для меня нет большего страдания, чем заставить страдать вас. Чего бы я только не отдал, чтобы загладить свою вину!
Мэгги не решалась заговорить, не решалась повернуть голову. Силы, которые придавало ей негодование, иссякли. Она не осмеливалась выговорить даже слов прощения, готовых вырваться у нее в ответ на это признание.
Они снова оказались у ворот, и Мэгги остановилась, охваченная дрожью.
— Вы не должны мне говорить эти слова, я не должна слушать их, — с мукой в голосе и опустив глаза, сказала она Стивену, вставшему перед ней, чтобы загородить путь к воротам. — Мне очень грустно, что я причинила вам столько страданий; но ведь слова здесь напрасны.
— Нет, не напрасны! — с жаром воскликнул Стивен. — Если бы в вашей душе нашлась для меня хоть капля жалости и снисхождения, а не одна жестокая несправедливость — разве это было бы напрасно? Мне легче было бы все снести, если бы я знал, что вы не презираете меня, не считаете наглым фатом. Посмотрите на меня — видите, какой я жалкий и истерзанный; я каждый день делаю по тридцать миль, чтобы только не думать о вас.
Мэгги не могла, не смела взглянуть на него: она уже раньше видела, какое у него измученное лицо.
— Я не думаю о вас плохо.
— Тогда, дорогая, взгляните на меня, — с бесконечной нежностью в голосе молил Стивен. — Не уходите. Дайте мне испытать хоть минутное счастье, дайте почувствовать, что вы меня прощаете.
— Я прощаю вас, — ответила Мэгги, потрясенная тоном, каким это было сказано, и еще больше испуганная тем, что поднималось в ней самой. — Прошу вас, не удерживайте меня. Прошу вас, уезжайте.
