другого в своем доме, постепенно превратился в скрягу, настороженно следящего, чтобы не пропала зря ни одна кроха. Как миссис Талливер ни экономила на еде и угле, ему все было мало, и он соглашался есть лишь самую простую пищу. Том. хотя его отталкивала угрюмость отца и подавляла тоскливая атмосфера, царившая в доме, полностью разделял желание мистера Талливера поскорее выплатить деньги, и когда бедный мальчик принес свое первое жалованье, он с приятным чувством выполненного долга отдал его отцу, чтобы тот положил деньги в жестяную коробку, где хранилось все, что они скопили. Эта небольшая кучка соверенов была единственным зрелищем, которое вызывало слабый проблеск удовольствия в глазах мельника — слабый и мимолетный, ибо он скоро угасал при мысли, что потребуется очень много лет — возможно, больше, чем осталось ему прожить, — прежде чем эти скудные сбережения снимут с его плеч ненавистное бремя долга. Пятьсот с лишним фунтов и проценты, которые будут нарастать с каждым годом, — такую яму нелегко заполнить, когда ты получаешь всего тридцать шиллингов в неделю, даже если прибавить сюда предполагаемые заработки Тома. В этом вопросе у всех четверых, когда они сидели перед сном у еле тлеющего камина, наблюдалось, несмотря на столь разные характеры, полное единодушие. У миссис Талливер в крови была гордая честность Додсонов, и она с детства усвоила, что «обидеть людей насчет их денег» — смягченная форма понятия «не вернуть долг» — значит морально пригвоздить себя к позорному столбу; она сочла бы безнравственным идти наперекор желанию мужа сделать все как положено и вернуть себе доброе имя. Ею владела смутная и туманная мысль, что, когда они расквитаются со всеми кредиторами, ее посуда и белье должны будут вернуться к ней, но она с молоком матери всосала убеждение, что пока люди в долгах и не в состоянии выплатить их, они ничего не могут по праву назвать своим. Она немного поворчала, когда мистер Талливер наотрез отказался взыскать деньги с мистера и миссис Мосс, но всем его требованиям экономить в хозяйстве она подчинялась столь покорно, что считала роскошью даже самую дешевую приправу к еде, и бунт ее выражался лишь в попытках потихоньку скрасить чем-нибудь ужин Тома.
Эти узкие взгляды на долги, которых придерживались старозаветные Талливеры, возможно, вызовут улыбку на лице многих читающих эту книгу в наши дни широких коммерческих взглядов и широкой философии, согласно которой справедливость восстанавливается сама собой, без всяких хлопот с нашей стороны; на тот факт, что я способствовал облегчению карманов моего поставщика, нужно смотреть спокойно, в уверенности, что чей-то другой поставщик набил себе карманы за счет кого-нибудь другого; и поскольку на свете не обойтись без этого зла — долгов, чистейшим эгоизмом было бы протестовать против того, что в долги залезаем именно мы, а не наши сограждане. Я рассказываю вам историю людей очень простых, у которых никогда не было свойственных нашему просвещенному веку сомнений относительно того, что такое честь и что такое честность.
При всей своей мрачной подавленности, несмотря на то, что все помыслы его устремлялись к одной цели, мистер Талливер сохранил нежную привязанность к «маленькой», и ее присутствие было ему необходимо, хотя и не могло развеять его грусть. Мэгги по-прежнему оставалась отрадой его глаз; но к сладостному роднику отцовской любви, как и ко всему, примешивалась горечь. Кончая вечером свое шитье, Мэгги обычно садилась на низенькую скамеечку у ног отца и прижималась щекой к его колену. Как ей хотелось, чтобы он погладил ее по голове или как-нибудь иначе показал, что ее любовь служит ему утешением! Но теперь она не встречала ответа на свои' робкие ласки ни от отца, ни от Тома — Этих двух кумиров, которым поклонялась всю жизнь. Те немногие часы, что Том проводил дома, он сидел усталый, погруженный в себя; отца же терзала горькая мысль, что девочка растет — быстро превращается в женщину; а что ждет ее впереди? Мало шансов сделать хорошую партию, когда они впали в такую бедность. А ему невыносима была мысль, что она может выйти замуж за бедняка, как ее тетя Гритти. Его девчушка будет так же измучена детьми и непосильной работой, как тетя Мосс! Да это заставит его в гробу перевернуться. Когда человека, стоящего на низкой ступени развития, ум которого заключен в узкие рамки личного опыта, в течение долгого времени гнетет несчастье, его внутренняя жизнь превращается в бесконечный круговорот печальных и горьких мыслей; одни и те же слова, одни и те же сцены все снова и снова возникают в памяти, все то же настроение сопутствует им… Конец года находит его таким же, каким он был в начале, словно перед нами машина с механическим заводом.
Однообразие их дней редко нарушалось посетителями. Тетушки и дядюшки заглядывали к ним теперь только на минутку и, уж конечно, никак не могли остаться к обеду; та принужденность, которую они чувствовали в присутствии мистера Талливера, чье тяжелое молчание, казалось, еще усиливало гулкий резонанс, вызванный громкими голосами тетушек в полупустой комнате без ковров, делала эти визиты еще менее приятными для обеих сторон, и они становились все реже и реже. А что до знакомых — те, кому не повезло в жизни, окружены ледяной атмосферой, и люди стремятся избежать их, как бегут из холодного помещения; человеческие существа, просто мужчины и женщины, потерявшие всякий вес в обществе, которым некуда посадить нас, нечем нас угостить, только приводят нас в замешательство, — нам не к чему видеть их, нам не о чем с ними толковать. В те далекие дни семья, спустившаяся по общественной лестнице, оказывалась в цивилизованном христианском обществе нашего королевства в самом глубоком одиночестве, если только не принадлежала к сектантской церкви, которая в какой-то мере сохраняет тепло братства, не давая угаснуть священному огню.
Глава III ГОЛОС ИЗ ПРОШЛОГО
Как-то после полудня, в ту пору года, когда начинают цвести каштаны, Мэгги вынесла стул в сад и села с книгой возле парадной двери. Ее темные глаза рассеянно блуждали по сторонам, но, казалось, она даже не замечает солнечных лучей, пронизывающих жасминовые ветви, что пологом нависали над выступающим крыльцом справа от нее и отбрасывали узорную тень на бледный овал ее лица; она словно искала что-то там, куда не может проникнуть солнечный свет. В тот день Мэгги была в еще более угнетенном состоянии, чем обычно: после того, как к ним заехал Уэйкем, отцом овладел страшный приступ гнева, и за какую-то пустяковую провинность он ударил мальчика, помогающего Люку на мельнице. Это был второй случай со времени его болезни — в первый раз он ударил лошадь, и эта сцена оставила в сердце Мэгги неизгладимый ужас. У нее возникло опасение, что рано или поздно он поднимет руку и на миссис Талливер, доведись ей в неподходящий момент заговорить с ним своим жалобным тоном. Больше всего она боялась, как бы отец не усугубил своих несчастий — не отягчил совесть поступком, в котором будет потом раскаиваться всю жизнь. Старый учебник Тома, лежавший у нее на коленях, не мог отогнать давящий ее страх, укрепить ее силу духа, и глаза ее, бесцельно перебегавшие с предмета на предмет, то и Дело наполнялись слезами: она не видела ни каштанов, ни отдаленного горизонта — все заслоняли печальные картины ожидающей их жизни.
Внезапно ее пробудил от задумчивости скрип ворот и чьи-то шаги на гравиевой дорожке, ведущей к дому. Это был не Том. К ней приближался человек в клеенчатой шляпе и голубом плюшевом жилете, с тюком на спине; за ним по пятам бежал пестрый бультерьер весьма заносчивого вида.
— А, это ты, Боб! — сказала Мэгги, с приветливой улыбкой поднимаясь ему навстречу: люди не так часто баловали ее своей добротой, чтобы стереть из ее памяти великодушный поступок Боба. — Рада тебя видеть.
— Благодарствую, мисс, — приподнял шляпу Боб, сияя от удовольствия, но тут же, чтобы скрыть смущение, уставился на собаку и произнес сердито: — Не лезь ко мне ты, дуралей несчастный.
— Брата еще нет дома, Боб, — сказала Мэгги, — днем он всегда в Сент-Огге.
— Ну, мисс, — сказал Боб, — я, само собой, рад был бы повидать мастера Тома… но пришел-то я не за тем… Вот поглядите-ка!
С этими словами он опустил на порог свой тюк и пачку книжек, перевязанных бечевкой. Но, по- видимому, предмет, к которому он хотел привлечь внимание Мэгги, была не эта пачка, а узел у него под мышкой.
— Поглядите, — повторил он, кладя его поверх книг и разворачивая красный платок. — Вы ведь не посчитаете, что я много себе позволяю, мисс? Я случаем наткнулся на эти книжки, вот я и подумал — может, они вам хоть малость заменят те, что у вас были; я слышал, вы толковали о картинках, а уж картинок тут! Вы только взгляните!
