взглядами. — Теперь едва ли кто-нибудь в Мидлмарче рискнет похвастаться принадлежностью к методистам.
— Я полагаю, не стоит дурные поступки людей приписывать их верованиям, — вмешалась молчавшая до этих пор остролицая миссис Плимдейл.
— Ох, душечка, простите, мы совсем забыли, — сказала миссис Спрэг. Нам не следовало затрагивать при вас эту тему.
— Я вовсе не пристрастна, — краснея, возразила миссис Плимдейл. — Не спорю, мистер Плимдейл всегда был в добрых отношениях с мистером Булстродом, а с Гарриет Винси мы подружились еще до замужества. Но я всегда высказывала прямо свое мнение и возражала ей, если она заблуждалась, бедняжка. И все же, что касается религии, должна сказать, можно совершить и худшие преступления, чем Булстрод, не исповедуя никакой веры. Он, конечно, хватал через край, мне больше по душе умеренность. Но что правда — то правда. Не думаю, чтобы на скамье подсудимых сидели только набожные люди.
— Я одно могу сказать, — проговорила миссис Хекбат, ловко придавая разговору иное направление, — ей непременно нужно с ним разъехаться.
— Не думаю, — сказала миссис Спрэг. — Ведь она обещала делить с ним радость и горе.
— Так-то оно так, но не тогда же, когда оказывается; что твоему мужу место в тюрьме, — возразила миссис Хекбат. — Как можно жить с подобным человеком! Чего доброго, еще яду подсыплет.
— Да, это чуть ли не поощрение преступности, когда порядочные женщины сохраняют преданность подобным мужьям, — сказала миссис Том Толлер.
— А бедняжка Гарриет очень преданная жена, — сказала миссис Плимдейл. Своего мужа она считает лучшим из людей. Он и впрямь ей никогда ни в чем не отказывал.
— Ну что ж, посмотрим, как она поступит, — сказала миссис Хекбат. — От души надеюсь не встретить ее ненароком — до смерти боюсь проговориться о ее муже. Вы полагаете, она еще ни о чем не догадывается?
— Скорее всего, нет, — ответствовала миссис Том Толлер, — говорят, он заболел и с того четверга не выходит из дома. Зато она с дочерьми была вчера в церкви, все трое в новых итальянских шляпках. А у нее так даже с пером. Набожность, по моим наблюдениям, не мешает ей наряжаться.
— Она всегда одевается очень мило, — суховато возразила миссис Плимдейл. — А перышко, я слыхала, специально выкрасила в скромный, лиловатый цвет. Отдадим ей справедливость, Гарриет ведет себя достойно.
— И конечно, она недолго будет пребывать в неведении, — сказала миссис Хекбат. — Винси уже все знают, так как мистер Винси был тогда в ратуше. Ужасный удар для него. Ведь скандал коснулся не только его сестры, но и дочери.
— Да, в самом деле, — подхватила миссис Спрэг. — Мистер Лидгейт теперь едва ли будет важничать, как прежде. Уж слишком неприглядно выглядит эта тысяча фунтов, которую ему вручили перед смертью того человека. Просто мороз по коже дерет.
— Гордость до добра не доводит, — произнесла миссис Хекбат.
— Розамонду Винси мне меньше жаль, чем ее тетку, — сказала миссис Плимдейл. — Розамонде нужен был урок.
— Булстроды, наверное, уедут за границу, — сказала миссис Спрэг. — Так всегда делают, если в семье случится такое позорище.
— Тяжелее всех придется Гарриет, — сказала миссис Плимдейл. — Этот удар ее просто убьет. Всем сердцем ей сочувствую. У нее есть недостатки, но человек она прекрасный. Она еще девочкой просто прелесть была — скромная, душевная, искренняя. А уж какая хозяйка — загляни к ней в комод, в каждом ящике каждая вещь на своем месте. Дочек так же воспитала, и Кэт, и Эллен. Нелегко ей будет среди иностранцев.
— Мой муж говорит, он посоветовал бы Лидгейтам жить среди иностранцев, — сказала миссис Спрэг. — Он говорит, Лидгейту вообще не следовало уезжать из Франции.
— Полагаю, его жене это пришлось бы по нраву, — сказала миссис Плимдейл. — Вертушка, почище француженок. В мать, а не в тетку пошла, и советов тетушкиных никогда не слушала — к слову, та ей прочила совсем другого жениха.
Миссис Плимдейл оказалась в довольно сложном положении. Не только дружба с миссис Булстрод, но и выгодные для красильной фабрики Плимдейла деловые отношения с Булстродом вынуждали ее, с одной стороны, желать, чтобы доброе имя банкира было восстановлено, с другой стороны — опасаться, как бы ее не сочли излишне снисходительной. К тому же, породнившись с Толлерами, она вошла в высшее общество, чем была очень довольна, хотя это несколько противоречило ее приверженности истинам, на ее взгляд, тоже высшим, но уже совершенно в ином смысле. Прозорливая маленькая фабрикантша не знала, как ей совместить те и другие «высоты», а также удовольствие и горечь, которые ей принесли события недавних дней, смирившие тех, кого надо смирить, однако сделавшие своей жертвой ее старинную подругу, чьи недостатки миссис Плимдейл предпочитала прозревать на фоне благосостояния.
А несчастная миссис Булстрод в преддверии беды чувствовала лишь, что смутное беспокойство, не покидавшее ее со времени последнего визита Рафлса в «Шиповник», стало заметней, острей. Когда этот гнусный человек больным приехал в Стоун-Корт и ее муж перебрался туда за ним ухаживать, миссис Булстрод с полным доверием отнеслась к заверению мужа, что Рафлс — его бывший служащий, которому он помогал и прежде, а тем паче считает себя обязанным поддержать его сейчас, когда он пал так низко. Вслед за этим муж ей сообщил, что его собственное здоровье поправляется, так что он вскоре сможет вернуться к делам, и простодушная миссис Булстрод окончательно приободрилась. Ее спокойствие нарушилось, когда Лидгейт после собрания в ратуше привез домой ее внезапно захворавшего супруга. Как ни успокаивал ее доктор в последующие дни, миссис Булстрод не раз потихоньку плакала, убежденная, что муж ее страдает не только от телесного недомогания, но и еще от чего-то, сокрушающего его душу. Он не позволял жене читать ему, даже сидеть подле него, уверяя, будто движение и шум раздражающе действуют на его нервы. Миссис Булстрод тем не менее подозревала, что, запираясь в кабинете, он изучает деловые бумаги. Что-то случилось, она не сомневалась в этом. Быть может, крупный финансовый крах. Ничего определенного она не знала и могла только гадать. Так прошло четыре дня. На пятый, не смея расспрашивать мужа, она не пошла в церковь, дождалась Лидгейта и обратилась к нему с вопросом:
— Мистер Лидгейт, умоляю, будьте со мной откровенны. Я хочу знать правду. С мистером Булстродом что-то произошло?
— Небольшое нервное потрясение, — уклончиво ответил Лидгейт. Он чувствовал себя не в силах нанести бедняжке удар.
— Но что вызвало это потрясение? — спросила миссис Булстрод, устремив на него пытливый взгляд больших темных глаз.
— Атмосфера в залах общественных собраний зачастую пропитана ядовитыми миазмами, — сказал Лидгейт. — Людям крепкого сложения они не вредят, зато сказываются на тех, кто обладает хрупким организмом. Очень редко удается предсказать, когда именно наступит припадок, точнее, объяснить, почему человек обессилел именно в этот миг.
Этот ответ не удовлетворил миссис Булстрод. Она по-прежнему не сомневалась, что ее мужа постигла какая-то беда, которую от нее скрывают, а примиряться с такого рода неведением было не в ее натуре. Испросив у мистера Булстрода разрешения отлучиться и оставить с ним на это время дочерей, она отправилась в город с визитами, предположив, что от ее внимания либо слуха не ускользнет Даже малейший признак, подтверждающий справедливость ее опасений.
Она направилась к миссис Тизигер, которой не оказалось дома, затем поехала к миссис Хекбат, жившей по другую сторону кладбища. Миссис Хекбат увидела ее из окна и, вспомнив, как она боялась случайно встретить миссис Булстрод, сперва намеревалась передать через слугу, что ее нет дома. Но это желание было вытеснено другим: миссис Хекбат захотелось ощутить опасную и острую прелесть беседы, в течение которой она, разумеется, ни словечком не обмолвится о занимающем ее мысли предмете.
И вот миссис Булстрод проводили в гостиную, куда к ней вскоре вышла миссис Хекбат, потирая ручки и поджимая губы более обычного, поскольку полагала, что эти маневры помогут ей удержать язык за зубами. Она приняла решение не справляться о здоровье мистера Булстрода.
— Вот уже почти неделю я бываю только в церкви, — сказала миссис Булстрод, обменявшись с
