— Это безжалостно, как смерть… как любое из бедствий, насильственно разлучающих людей, — вновь вспыхнул он, — только еще невыносимее — из-за ничтожных пустяков искалечить всю жизнь.
— Нет… не говорите так… ваша жизнь не будет искалечена, — с глубокой нежностью проговорила Доротея.
— Будет, — сердито ответил Уилл. — И не нужно так говорить, это просто жестоко. Вы способны смириться с нашим несчастьем, для меня же оно заслонило весь свет. Невеликодушно говорить сейчас со мною так, словно моя любовь — безделица, которую вам ничего не стоит отбросить. Мы ведь никогда не будем мужем и женой.
— Когда-нибудь… возможно, будем, — дрожащим голосом сказала Доротея.
— Когда же? — с горечью воскликнул Уилл. — Можно ли рассчитывать на то, что я когда-то добьюсь успеха? Обеспечить себе скромное безбедное существование — предел моих надежд, а добиться большего я сумею лишь в том случае, если мне улыбнется фортуна или я решусь стать продажным писакой. В этом нет ни малейших сомнений. Я не имею права связывать свою судьбу с судьбою женщины, даже если она не пожертвует ради меня богатством и довольством.
Доротея молчала. Чувства, переполнявшие ее сердце, рвались наружу, но она была не в силах произнести ни слова. Спор в душе ее умолк, и было невыносимо тягостно молчать о том, о чем ей так хотелось сказать. Уилл сердито смотрел в окно. Если бы он смотрел на нее, если бы он не отошел от нее, ей, вероятно, было бы легче. Но вот, все еще опираясь на спинку кресла, он повернулся к Доротее, машинально протянул руку за шляпой и сердито сказал: — До свидания.
— Ах, я этого не вынесу… у меня разрывается сердце, — сказала Доротея и встала Ее чувства наконец прорвались и смели все препоны, принуждавшие ее молчать… бурно хлынули слезы: — Я согласна жить в бедности, я ненавижу свое богатство.
В то же мгновенье Уилл был рядом с ней и обнял ее, но она отстранилась и нежно отклонила его голову от своей, чтобы он не мешал ей говорить. Простодушно глядя на него большими, полными слез глазами, она говорила, всхлипывая как дитя:
— Нам будет вполне достаточно и моего состояния… так много денег… целых семьсот фунтов в год… мне ведь так мало нужно… я обойдусь без обновок… и запомню, что сколько стоит.
84
Пусть все твердят, и стар и млад,
Что виновата я,
Да только тех чернее грех.
Кто очернил меня.
Это было вскоре после того, как палата лордов отклонила билль о реформе,[204] чем объясняется то обстоятельство, что мистер Кэдуолледер, держа в руке «Таймс», прохаживался по травянистому откосу близ оранжереи Фрешит-Холла и со свойственной завзятому рыболову бесстрастностью рассуждал с сэром Джеймсом Четтемом о будущем страны. Миссис Кэдуолледер, вдовствующая леди Четтем и Селия сидели в садовых креслах, время от времени поднимаясь, дабы взглянуть на Артура, которого возила в колясочке няня, причем юный Будда восседал, как и положено этому божеству, под сенью священного зонтика, украшенного шелковой бахромой.
Дамы тоже толковали о политике, но отклонялись от темы. Миссис Кэдуолледер полагала, что проект назначения новых пэров сыграл в событиях не последнюю роль. Ей было доподлинно известно от кузины, что Трабери переметнулся на другую сторону по наущению жены, которая давно учуяла, какие блага им сулит спор о реформе, и готова душу продать дьяволу, только бы стать рангом выше своей младшей сестры, жены баронета. Леди Четтем сочла такое поведение весьма предосудительным и припомнила, что матушка миссис Трабери — урожденная мисс Уолсингем из Мелспринга. Селия признала, что называться «леди» приятней, чем «миссис», и что Додо о рангах не думает, лишь бы ей позволили поступать по-своему. Миссис Кэдуолледер полагала, что в титуле не так уж много проку, если в твоих жилах нет ни капли благородной крови и это всем известно, а Селия, оторвав взгляд от Артура, сказала:
— Как, однако, было бы славно, если бы он был виконт! У его милости режутся зубки! А он был бы виконтом, если бы Джеймс был графом.
— Милая Селия, — сказала вдовствующая леди Четтем, — титул Джеймса стоит куда больше, чем все эти новые графские титулы. Мне никогда не хотелось, чтобы его отец назывался иначе, чем сэр Джеймс.
— О, я ведь сказала это только потому, что у Артура режутся зубки, безмятежно отозвалась Селия. — Но глядите, дядюшка идет.
Она поспешила навстречу дяде, а сэр Джеймс и мистер Кэдуолледер направились к дамам. Селия просунула руку под локоть мистера Брука, и тот потрепал ее по пальчикам, довольно меланхолично сказав:
— Так-то, милочка!
Когда они подошли к остальным, все обратили внимание на удрученный вид мистера Брука, но отнесли его за счет политической ситуации. После того как он обменялся со всеми рукопожатием, ограничившись лаконичным «А, так вы здесь», мистер Кэдуолледер со смехом сказал:
— Не принимайте провал билля так близко к сердцу, Брук, ведь среди ваших единомышленников вся шушера в стране.
— Провал билля, э? А… — с отсутствующим видом отозвался мистер Брук. — Отклонили, знаете ли. Э? Палата лордов, однако, несколько зарвалась. Их бы следовало осадить. Печальные вести, знаете ли. Я имею в виду, здесь, у нас печальные вести. Но не вините меня, Четтем.
— Что случилось? — спросил сэр Джеймс. — Неужто еще одного егеря застрелили? Да чего же и ждать, если Ловкачу Бассу все сходит с рук.
— Егерь? Нет. Давайте войдем в дом, там я вам все расскажу, проговорил мистер Брук, наклоняя голову в сторону Кэдуолледеров в знак того, что приглашение относится и к ним. — А что касается браконьеров, вроде Ловкача Басса, то знаете ли, Четтем, когда вы станете мировым судьей, то поймете, что не так уж легко сажать людей за решетку. Строгость — это, разумеется, прекрасно, только проявлять ее гораздо легче, если вместо вас все делает кто-то другой. Вы и сами, знаете ли, мягкосердечны, вы ведь не Дракон и не Джеффрис.[205]
Мистером Бруком, несомненно, владело сильное душевное беспокойство. Всякий раз, когда ему предстояло сообщить неприятную весть, он, приступая к этой миссии, заговаривал то о том, то о сем, словно мог таким образом подсластить горькую пилюлю. Он разглагольствовал о браконьерах, покуда все не сели и миссис Кэдуолледер, наскучив этим вздором, не произнесла:
— Мне смерть как хочется услышать ваши печальные вести. Егеря не застрелили, это нам уже известно. Так что же наконец произошло?
— Обстоятельство весьма прискорбное, знаете ли, — отозвался мистер Брук. — Я рад, что здесь присутствуете вы и ваш муж. Это семейные неурядицы, но вы поможете нам их перенести, Кэдуолледер. Я должен сообщить тебе о нем, милочка. — Мистер Брук взглянул на Селию. — Ты ни за что не догадаешься в чем дело, знаешь ли. А вы, Четтем, будете чрезвычайно раздосадованы, только, видите ли, воспрепятствовать всему этому вы бы не могли, точно так же, как и я. Как-то странно все устроено на свете: вдруг случится что-то, знаете ли, ни с того ни с сего.
— Вероятно, у Додо что-то произошло, — сказала Селия, привыкшая считать сестру источником всех огорчительных семейных происшествий. Она пристроилась на низенькой скамеечке рядом со стулом мужа.
— Бога ради, да говорите же скорей! — сказал сэр Джеймс.
— Вы же знаете, Четтем, завещание Кейсобона я изменить не могу, такого рода завещания всегда
