приносят неприятности.
— Совершенно верно, — поспешно согласился сэр Джеймс. — Но что оно принесло?
— Доротея, знаете ли, снова выходит замуж, — сказал мистер Брук и кивнул Селии, которая тотчас подняла на мужа встревоженный взгляд и взяла его за руку.
Сэр Джеймс побелел от гнева, но ничего не сказал.
— Боже милостивый! — вскричала миссис Кэдуолледер. — Неужели за Ладислава?
Мистер Брук, кивнув, сказал: «Да, за Ладислава», — и благоразумно погрузился в молчание.
— Ты видишь, Гемфри! — сказала миссис Кэдуолледер и оживленно повернулась к мужу. — В следующий раз тебе придется признать, что я обладаю даром предвидения! Впрочем, ты, вероятно, снова заупрямишься и останешься слеп, как всегда. Ведь ты считал, что этот джентльмен уехал.
— Он, вероятно, и впрямь уезжал, а потом вернулся, — невозмутимо ответил священник.
— Когда вы об этом узнали? — спросил сэр Джеймс, которому не хотелось слушать все эти пересуды и в то же время трудно было что-либо сказать самому.
— Вчера, — кротко ответил мистер Брук. — Я вчера ездил в Лоуик. Доротея, знаете ли, за мной послала. Все это случилось совершенно неожиданно — ни он, ни она еще два дня назад даже не помышляли ни о чем подобном… ни о чем подобном, знаете ли. На свете все странно устроено. Но Доротея решилась твердо — с ней бесполезно спорить. Я ведь не сразу согласился, я приводил весьма серьезные резоны. Я исполнил свой долг, Четтем. Но она, знаете ли, вправе поступать как ей вздумается.
— Жаль, я не вызвал его в прошлом году на дуэль и не пристрелил, сказал сэр Джеймс, движимый не столько кровожадностью, сколько желанием излить обуревавший его гнев.
— Это, право же, было бы так неприятно, Джеймс, — сказала Селия.
— Успокойтесь, Четтем, зачем так горячиться, — сказал мистер Кэдуолледер, огорченный тем, что его добросердечный приятель поддался неразумной ярости.
— Не так-то это легко для человека, обладающего хоть в какой-то мере чувством собственного достоинства, когда подобная история случается в его семье, — ответил сэр Джеймс, все еще кипя негодованием. — Ведь это форменный скандал. Будь у вашего Ладислава хоть капля чести, он бы немедленно уехал за границу, а сюда даже носу не показал. Впрочем, я не удивлен. Я ведь сказал, что нужно сделать, уже на следующий день после похорон Кейсобона. Но меня не пожелали слушать.
— Вы, знаете ли, требовали невозможного, Четтем, — ответил мистер Брук. — Вы хотели отправить его в колонии. А я вам сказал, нам не удастся им помыкать: у него есть свои идеи. Он незаурядный малый… незаурядный, я это всегда говорил.
— Да, — не сдержавшись, отрезал сэр Джеймс. — Можно только пожалеть, что вы с ним так носились. Поэтому-то он и осел в наших краях. Поэтому-то нам и приходится теперь мириться с тем, что такая женщина, как Доротея, уронила себя, вступая с ним в брак. — Сэру Джеймсу трудно было подыскать слова, и он после каждой фразы делал передышку. — Человек, с которым ей просто неприлично видеться из-за приписки к завещанию, сделанной ее мужем, человек, из-за которого она вынуждена покинуть свой круг, познать нужду… а у него хватает низости принять такую жертву, человек, всегда занимавший предосудительную позицию, человек сомнительного происхождения и, я убежден, почти лишенный принципов и правил. Таково мое мнение, решительно заключил сэр Джеймс, отвернулся и закинул ногу на ногу.
— Я ей все это говорил, — виновато сказал мистер Брук. — То есть о бедности и об утрате общественного положения. Я сказал ей: «Милочка, ты не знаешь, что значит жить на семьсот фунтов в год, не иметь кареты и всего такого и вращаться среди людей, которые даже не представляют себе, кто ты». Да, я, право же, привел ей самые серьезные резоны. Но вы бы лучше побеседовали с ней самой. Ей, видите ли, в тягость наследство Кейсобона. Она сама вам все скажет, знаете ли.
— Нет уж, увольте, благодарю, — несколько поостыв, сказал сэр Джеймс. Я не могу с ней видеться, мне тяжела эта встреча. Не так легко перенести известие о том, что такая женщина, как Доротея, поступила дурно,
— Будьте справедливы, Четтем, — вмешался благодушный добряк священник, недовольный излишней резкостью хозяина дома. — Миссис Кейсобон, возможно, поступает неблагоразумно: она отказывается от большого состояния ради своего избранника, а мы, мужчины, придерживаемся слишком низкого мнения друг о друге, чтобы счесть разумным поведение женщины, решившейся на такой поступок. И все же, я думаю, в строгом смысле слова вы не имеете права называть ее поступок дурным.
— Имею, — ответил сэр Джеймс. — Я считаю, что, выходя замуж за Ладислава, Доротея поступает дурно.
— Мой милый, мы все склонны считать дурными поступки, которые нам не по вкусу, — невозмутимо возразил священник. Как многие люди, отличающиеся покладистым и ровным характером, он умел порою резким словом успокоить тех, кто безудержно поддался гневу. Сэр Джеймс промолчал, покусывая уголок носового платка.
— Нет, Додо затеяла что-то ужасное, — сказала Селия, вступаясь за мужа. — Она ведь утверждала, что не выйдет больше замуж… никогда, ни за кого на свете.
— Я тоже слышала эти слова, — поддержала Селию леди Четтем с истинно королевским величием.
— Да ведь вдовы всегда утверждают, что не выйдут больше замуж, сказала миссис Кэдуолледер, — а мысленно делают одну-единственную оговорку. Меня другое удивляет — отчего вы так изумлены? Вы ведь ничего не сделали, чтобы этому воспрепятствовать. Если бы вы пригласили лорда Тритона, то он, явившись перед ней во всем своем филантропическом блеске, быть может, давно бы уже ее отсюда увез. А вообще все складывалось так, чтобы подзадорить ее к такому шагу. И особенно тут постарался сам мистер Кейсобон. Он поступил гнусно… или господь его на это подвиг, так что ей волей-неволей захотелось поступить ему наперекор. А ведь так любая дрянь сойдет за драгоценность — стоит только навесить на нее ярлычок с высокой ценой.
— Я не знаю, что дурно в вашем представлении, Кэдуолледер, — сказал, поворачиваясь к священнику, сэр Джеймс, все еще чувствовавший себя несколько уязвленным. — Но мы не можем принять такого человека в свою семью. Во всяком случае, я говорю о себе, — продолжал он, старательно отводя взгляд от мистера Брука. — Возможно, остальным его общество представляется столь приятным, что их не волнуют вопросы благопристойности.
— Да, знаете ли, Четтем, — добродушно отозвался мистер Брук. — Я не могу отвернуться от Доротеи. В какой-то мере я обязан заменять ей отца. Я сказал ей: «Милочка, я не могу запретить тебе выйти замуж». Я не сразу дал согласие, сперва я привел очень серьезные резоны. Я ведь, знаете ли, могу добиться отмены майората. Это и дорого, и хлопотно, однако сделать это я, знаете ли, могу.
Мистер Брук кивнул сэру Джеймсу, убежденный, что своей речью он не только продемонстрировал собственную непреклонность, но и способствовал умиротворению разгневанного баронета. Сам того не ведая, он применил весьма искусный ход. Он коснулся соображений, которых сэр Джеймс стыдился. Дело в том, что его недовольство решением Доротеи частично коренилось в предубежденности, вполне извинительной, и в антипатии, пожалуй, оправданной, которую внушал ему жених, частично же в ревности, ибо он ревновал Доротею к Ладиславу не менее, чем прежде ревновал ее к Кейсобону. Он был убежден, что этот брак погубит Доротею. Но в сонме всех этих веских причин затесалась одна, в существовании которой он, будучи человеком добрым и честным, не пожелал бы признаться даже самому себе: не приходилось отрицать, что Типтон-Грейндж и Фрешит, два поместья, так удобно расположенные в пределах общей окружной межи, сулили заманчивые перспективы сыну и наследнику сэра Джеймса. И стоило мистеру Бруку косвенно упомянуть об этом соображении, как сэра Джеймса охватило замешательство; у него встал комок в горле; он даже покраснел. В первом приступе гнева он был находчивее, чем обычно, но миротворческое выступление мистера Брука не в пример колкому намеку мистера Кэдуолледера заставило его прикусить язык.
Селия воспользовалась паузой, наступившей сразу же вслед за упоминанием о предстоящей свадьбе, и не замедлила спросить, впрочем, так небрежно, словно речь шла всего лишь о званом обеде:
— Так вы думаете, дядюшка, Додо сразу выйдет замуж?
— Через три недели, знаешь ли, — жалобно отозвался мистер Брук. — Я ничего не мог поделать, Кэдуолледер, — добавил он, повернувшись в поисках поддержки к священнику, который сказал:
