предубеждениями и сетовать на ее неумение получать безыскусственное удовольствие, воспринимая вещи такими, какие они есть, она не могла читать сейчас эти живые излияния молодого веселого ума. Надо было немедленно что-то решить относительно первого письма — может быть, еще не поздно помешать Уиллу приехать в Лоуик. В конце концов она отдала письмо мистеру Бруку, который еще не уехал, и попросила его сообщить Уиллу, что мистер Кейсобон был болен и состояние его здоровья не позволяет ему принимать гостей.
Трудно было бы найти человека, который любил писать письма больше, чем мистер Брук, но беда заключалась в том, что писать коротко он не умел, и в этом случае его идеи разлились по трем большим страницам, а также заняли все поля. Доротее он сказал просто:
— Ну конечно, я ему напишу, милочка. Весьма умный молодой человек… я имею в виду молодого Ладислава. Я бы сказал: многообещающий молодой человек. Превосходное письмо… Показывает тонкость его понимания, знаешь ли. Но как бы то ни было, про Кейсобона я ему сообщу.
Однако перо мистера Брука было мыслящим органом и сочиняло фразы чрезвычайно благожелательные фразы — так быстро, что собственный ум мистера Брука не успевал за ними угнаться. Оно выражало сожаления и предлагало выходы из положения — перечитывая написанное, мистер Брук только дивился, как изящно все изложено и на редкость уместно: ведь правда можно сделать то-то и то-то, а ему прежде и в голову не приходило! На этот раз его перо весьма огорчилось, что мистер Ладислав не сможет в настоящее время приехать в их края, чтобы мистеру Бруку представился случай узнать его поближе и чтобы они все-таки посмотрели вместе итальянские гравюры; кроме того, оно испытывало такой интерес к молодому человеку, который вступал в жизнь с большим запасом идей, что к концу второй страницы убедило мистера Брука пригласить молодого Ладислава в Типтон-Грейндж, раз уж в Лоуике его принять не могут. Почему бы и нет? У них найдется немало совместных занятий, и ведь это время стремительного роста… политический горизонт расширяется, и… Короче говоря, перо мистера Брука повторило небольшую речь, которую оно совсем недавно начертало для «Мидлмарчского пионера», хотя, конечно, эта газета нуждается в хорошем редакторе. Запечатывая свое письмо, мистер Брук купался в потоке смутных планов молодой человек, способный придавать форму идеям, покупка «Мидлмарчского пионера», чтобы расчистить дорогу новому кандидату, использование документов… кто знает, к чему все это может привести? Селия выходит замуж, и будет очень приятно некоторое время видеть напротив себя за столом молодое лицо.
Но он уехал, не сообщив Доротее содержание своего письма, — она сидела у мужа, и… впрочем, это все ей неинтересно.
31
Пусть рядом с ним
Певучей флейты льется серебро.
И ноте, верно найденной, металл,
Подобранный искусно, даст ответ,
И колокол тяжелый тихо в лад
С ней запоет.
У вас нет сил заставить зазвучать
Огромный колокол?
В этот вечер Лидгейт заговорил с Розамондой о миссис Кейсобон и с удивлением упомянул про силу чувства, которое она, по-видимому, питает к этому сухому, педантичному человеку на тридцать лет старше нее.
— Ну, разумеется, она предана мужу, — заметила Розамонда так, словно это было непререкаемым законом, — подобные женские логические построения Лидгейт находил очаровательными. У Розамонды же мелькнула мысль, что вовсе не так уж плохо быть хозяйкой Лоуик-Мэнора, когда мужу остается жить недолго. — Вы находите ее очень красивой?
— Да, она красива, но я как-то об этом не думал, — ответил Лидгейт.
— Вероятно, врачам об этом думать не подобает, — сказала Розамонда, и на ее щеках заиграли ямочки. — Но как растет ваша практика! Ведь вас уже, кажется, приглашали Четтемы. И вот теперь — Кейсобоны!
— Да, — равнодушно ответил Лидгейт. — Но мне больше нравится лечить бедняков. Болезни людей с положением очень однообразны, и приходится с почтительным видом выслушивать куда больше чепухи.
— Ну, не больше, чем в Мидлмарче, — сказала Розамонда. — Зато вы идете по широким коридорам и все вокруг благоухает розовыми лепестками.
— Совершенно справедливо, мадемуазель де Монморанси![110] — воскликнул Лидгейт и, наклонившись к столику, безымянным пальцем приподнял изящный носовой платочек, который выглядывал из ее ридикюля. Он томно вздохнул, словно упиваясь ароматом, а затем с улыбкой посмотрел на Розамонду.
Однако, как ни приятно было Лидгейту с такой непринужденностью и свободой виться над прекраснейшим цветком Мидлмарча, долго это продолжаться не могло. Прятаться от чужих глаз в этом городе было нисколько не легче, чем в любом другом месте, и постоянно флиртующая парочка не могла не испытывать воздействия всяческих влияний, зависимостей, нажимов, стычек, тяготений и отталкиваний, которые определяют ход событий. Все, что делала мисс Винси, обязательно замечалось, а в эти дни поклонники и порицатели и вовсе не спускали с нее глаз, так как миссис Винси после некоторых колебаний отправилась вместе с Фредом погостить в Стоун-Корте, ибо у нее не было иного способа угодить старику Фезерстоуну и в то же время оберечь сына от Мэри Гарт, которая по мере выздоровления Фреда казалась все менее и менее желанной невесткой.
Тетушка Булстрод, например, с тех пор как миссис Винси уехала, стала чаще появляться на Лоуик- Гейт, навещая Розамонду. Она питала к брату искреннюю сестринскую любовь и, хотя считала, что он мог бы найти себе жену, более равную ему по положению, тем не менее распространяла эту любовь и на его детей. Миссис Булстрод числила среди своих приятельниц миссис Плимдейл. У них были очень схожие вкусы в отношении шелковых материй, фасонов нижнего белья, фарфоровой посуды и священнослужителей; они поверяли друг другу мелкие домашние неприятности, обменивались подробностями о своих недомоганиях, и кое-какие свидетельства превосходства миссис Булстрод — а именно, более серьезные наклонности, приверженность ко всему духовному и загородный дом — только способствовали оживлению их беседы, не сея между ними розни. Обе были доброжелательны и не разбирались в своих внутренних побуждениях.
Как-то, приехав к миссис Плимдейл с утренним визитом, миссис Булстрод вскоре сказала, что ей пора: она должна еще навестить бедняжку Розамонду.
— А почему вы называете ее бедняжкой? — спросила миссис Плимдейл, маленькая остролицая женщина с круглыми глазами, похожая на прирученного сокола.
— Ведь она так красива и получила такое неразумное воспитание! Ее мать, как вы знаете, всегда отличалась легкомыслием, и оттого я опасаюсь за детей.
— Однако, Гарриет, откровенно говоря, — многозначительно произнесла миссис Плимдейл, — вы с мистером Булстродом должны быть довольны: вы же сделали для мистера Лидгейта все, что можно.
— Селина, о чем вы говорите? — спросила миссис Булстрод с искренним недоумением.
— О том, что я от души рада за Неда, — сказала миссис Плимдейл. Правда, он может обеспечить такую жену лучше, чем некоторые, но мне всегда хотелось, чтобы он поискал себе другую невесту. Все же материнское сердце не может быть спокойно — ведь такие разочарования сбивают молодых людей с правильного пути. А если бы меня спросили, я бы сказала, что не люблю, когда в городе обосновываются чужие.
