кончится. Он вдруг почувствовал себя одиноким: черное звездное небо, черная вода и он посреди моря. И эти звезды! На одну из них ему, кажется, предстоит лететь. Черт! Он вовсе не мечтает об этом. Тоже — удовольствие! И на Земле людям несладко приходится, а тут еще на звезды лети!..
Вода слабо фосфоресцировала: казалось, что волны, ударяясь о скутер, высекают из него зеленоватые искры; искры проносились мимо и медленно тонули в черной воде.
Когда на востоке появилась пепельная полоска рассвета, Денни Уилкинс поплыл к острову. На берегу его встретил инструктор и передал приказ сегодня же вылететь к Герберштейну.
Прощаясь, Денни Уилкинс еще раз прошелся по небольшому коралловому островку, полюбовался прибоем, океанской лазурью, рифами. Потом его посадили в реактивный самолет. Последнее, что он увидел — были кроны пальм, которые, подобно зеленым бабочкам, метнулись в стороны, когда заработали моторы…
Через несколько часов Денни Уилкинс вошел в кабинет руководителя разведки. На этот раз они прощались надолго. Герберштейн подвел Денни Уилкинса к карте Сибири, нашел Саяны, а в Саянах краевой Куртушибинский хребет, круто обрывающийся к Тувинской котловине.
— Здесь, — палец Герберштейна уперся в карту. — Скоро сюда прилетит Батыгин… Утром решим, что с тобою делать. Надеюсь, риск будет не больше, чем обычно, и дня через три ты будешь гулять по Москве. Документы оформлены на имя Анатолия Ильича Крестовина. Можешь не бояться никакой проверки — они безукоризненны и не подведут.
Герберштейн подошел к сейфу, открыл его и достал маленький металлический предмет, похожий на зажигалку.
— Возьмешь с собой, — сказал Герберштейн. — Разумеется, террористические акты совершенно не входят в твои планы, но случиться может всякое. Это пистолет. Чудо нашей техники и секрет Компании. Он поражает не пулей, а пучком жестких невидимых лучей. Результат — мгновенный паралич центральной нервной системы и — смерть. Тщательная экспертиза показала, что паралич этот неотличим от естественного, лучи не оставляют следов. Но противника лучше переоценить, чем недооценить. Поэтому ни один агент, кроме тебя, не получит лучевого пистолета. Понятно? Три-четыре таких паралича, и контрразведка насторожится. А первый случай может пройти незамеченным…
… Тщательно разработанная операция увенчалась успехом, и на третий день Денни Уилкинс бродил по улицам Москвы, давно знакомым ему по планам и фотографиям…
Виктор проснулся, когда ослепительный солнечный зайчик соскользнул со стенки ему на лицо. Виктор зажмурился, затем, загородившись от солнца рукой, открыл глаза.
Напротив него, у стола, сидели рабочие и разговаривали вполголоса. От неожиданности Виктор так и подскочил. Наверное, он выглядел забавно, потому что рабочие, перестав разговаривать, засмеялись. Они смеялись так заразительно и так добродушно, что Виктор тоже улыбнулся.
«А я баррикаду строил!» — только и подумал он.
Виктор сразу повел рабочих туда, где Травин заложил магистральную канаву.
— Ча, — увидев вогнанный в землю кол, сказал Таклама, — пожилой с коричневым морщинистым лицом человек.
Рабочие взяли себе по двухметровому участку, и Виктор тоже взял двухметровый — крайний.
Сначала кайло легко входило в землю, пробивая дерновый покров из пересохшего моха и густо переплетенных корней, и Виктор подумал, что это, пожалуй, не так уж трудно — рыть магистральную канаву. Но под слоем дерна начался скальный грунт. К счастью, камни были раздроблены и смешаны с мелкоземом. Но все равно кайло теперь глухо позвякивало, натыкаясь на них, и работа пошла значительно медленнее. У Виктора очень скоро появилось желание отдохнуть, но тувинцы продолжали методично взмахивать кайлами, в их движениях не чувствовалось усталости. Несмотря на кажущуюся медлительность, они успели сделать больше Виктора, и это задело его. Он сбросил с себя рубашку, оставшись в одной майке, и удвоил темп.
Солнце припекало довольно сильно, и вскоре майка прочно прилипла к взмокшей спине.
Виктор работал, не распрямляясь, не поднимая головы, лишь время от времени убирая волосы со лба и вытирая горячие струйки пота, стекавшие по щекам. Он не глядел по сторонам, но спиной чувствовал, когда легкие облачка прикрывали солнце и серые тени их бесшумно проносились над ним; свежие краски июньской тайги мгновенно тускнели, но потом вновь ярко вспыхивали, когда серая тень проскальзывала дальше, таяла где-то за сопками, а спину снова начинали припекать прямые жаркие лучи солнца. Иногда вместе с тенью налетал ледяной ветерок, и озноб, как рябь по воде, пробегал от поясницы к плечам. Невысокие кедры с сизовато-серой корой начинали тихонько раскачиваться над Виктором, и ему казалось, что это они нагоняют ветер, обмахивая спину гигантским опахалом.
— Ча, — сказал Таклама и бросил кайло. Виктор распрямившись, сделал два шага в сторону и повалился на сухой шуршащий мох. Пахло пылью, солнцем и еще пахло потом. Виктор повернулся на спину и; раскинув руки, закрыл глаза. Тончайшая сланцевая пыль, мелкие чешуйки хвои и крошки от стебельков моха набились ему за ворот, скопились у пояса, и раздраженная кожа непривычно зудела. Губы были солеными, как после купания в море, и это сравнение заставило Виктора улыбнуться. Он и лежал, будто на пляже, — разбросав руки и подставив грудь солнцу, и шум тайги напоминал шум далекого, скрытого за сопками моря; но как не похож был сегодняшний день на множество других, уже прожитых им дней! Сейчас, вот сию минуту, когда радужные солнечные блики перед глазами померкли и мир сузился и потемнел, а горячие щеки ощутили влажную прохладу тени, — сейчас прежняя жизнь казалась ему не очень-то привлекательной. Спорт спортом, но это здорово — вот так работать, вот так лежать, отдыхая и прислушиваясь к беседе тувинцев; это здорово — чувствовать силу собственных рук и сознавать, что мускулы твои крепки и ты способен не отстать в работе от взрослых мужчин, опытных землекопов. Правда, на ладонях уже появились красные пятна и отчетливо обозначились места будущих мозолей, но Виктор знал, что все равно выдержит до обеда.
Резво вскочив на ноги, он первым взялся за кайло.
Но за час до обеда он понял, что выдохся. Пальцы его утратили способность сгибаться, и ему с трудом удавалось удерживать в руках непомерно тяжелое кайло. А спина — Виктор не знал, что хуже: стоять согнувшись или выпрямившись, — она тяжко ныла и в том и в другом положении, и Виктор, как о высшем благе, мечтал лечь на спину, прижаться к теплому мху и закрыть глаза.
К полудню стало жарче; маленькие круглые облачка все чаще закрывали солнце, но Виктор теперь не реагировал ни на смену температуры, ни на игру красок. Весь мир сузился для него до размеров выкопанной ямы, и все краски слились в одну — желтовато-бурую краску грунта.
А тувинцы продолжали работать как ни в чем не бывало, и даже старик Таклама мог сейчас дать ему сто очков вперед. И Виктор неожиданно обозлился на что-то в своей прежней жизни — он не сумел бы сказать на что именно, — на что-то, приведшее его сейчас к поражению.
«Ничего, — стискивая зубы, твердил Виктор, — ничего!» Он испытал уже однажды гордое сознание собственной силы и однажды поборол в себе противное чувство беззащитности, и забыть это невозможно. Где-то в глубине его души просыпались новые, ему самому неведомые силы, и начиналась подсознательная, скрытая борьба за утверждение своего «я», за утверждение своей действительной значимости в огромном и сложном мире.
Виктор не сознавал, что наиболее верным орудием в этой борьбе был труд: он просто поднимал обессилевшими руками кайло и твердил сквозь стиснутые зубы: «Ничего…»
Все чувства Виктора настолько притупились, что он не заметил, как Таклама и Паир бросили работу.
— Кончать пора, — сказал Таклама. — Устал?
И только тогда Виктор поднял голову и увидел, что тувинцы стоят около него. Ему стоило большого труда выпрямиться. Скрывая гримасу боли, он улыбнулся и честно признался:
— Устал.
Виктору очень хотелось рассказать им, что он много занимался спортом и сам удивлен, что так устал. Но он ничего не сказал.
