деятельность, смысла которой даже Володя, уж не говоря о Романе Максимовиче, пока не мог постичь. Владимир заварил себе кофе и задумчиво пил его, глядя, как порозовевшее солнце опускается в такую обыкновенную тучу, и думал, что академик, взбрели это ему в голову, преспокойно заночует в той самой деревушке, забыв и про Володю, и про оборудование. Петр Семенович вел себя так, будто вся Белгородская область сейчас была его лабораторией, а окружающие — не более чем его сотрудниками. Однако разогнавшаяся до предельной, для проселочной дороги, скорости машина, которую Володя заметил загодя по высокому шлейфу поднятой ею пыли, наконец доставила академика обратно. Он распахнул дверцу и выскочил из машины с невиданной прежде Владимиром торопливостью. Очки академика сбились куда-то набок, карман пиджака вывернулся, рубашка расстегнулась на животе, колени были вымазаны в грязи и сверху вываляны в пыли, на лице же застыла пугающая блаженная улыбка. Это был вид человека, сошедшего с ума на своем собственном дне рождения от обилия подарков. Глаза Бадмаева были расширены вдвое против обыкновенного, почти выпучены, и со стремительностью юноши, еще более насторожившей Володю, он подскочил к своему помощнику, потрясая баночкой, на дне которой шевелилось нечто.
— Я докажу! — закричал он. — Я докажу, что это существо не может быть с нашей планеты! Гляди, Володя, здесь личинки особей того вида, который ты сегодня отснял на камеру. Я нашел целых три! Представляешь, какая удача! Одну мы с тобой вскроем, другую заспиртуем, третью скормим курице и будем записывать на камеру все стадии до появления имаго! Это поразительно!
Владимир, прошлой ночью и так спавший по милости Бадмаева менее четырех часов со всеми сборами и перелетами, робко поинтересовался:
— Начнем завтра утром?
— Да ты что?! — вытянув шею и страшно глядя на Володю поверх очков, с видом Ивана Грозного, беседующего напоследок с сыном, зловеще протянул тот. Владимир же начинал догадываться, как некоторые становятся академиками. Для этого надо прежде всего полностью свихнуться на какой-либо науке. — Да тут дело пахнет Нобелевской премией, а ты смеешь помышлять о сне?
Володе, которого ранее Бадмаев величал почти исключительно на «вы» да еще и по имени-отчеству, сделалось жутковато от подобной метаморфозы. Словно сам академик из безобидного белого червячка превращался тут, на Белгородчине, в загадочное и неизвестное науке создание.
— Видишь это? — чуть спокойнее, но еще более зловеще сказал академик, показывая пальцем на двухсотграммовую банку с растворимым кофе, стоявшую в самом центре старого, рассохшегося стола.
— Да, — кивнул Владимир.
— Так вот, у меня таких три, — и академик многозначительно и широко улыбнулся. — Как только в голове вашей, Владимир Александрович, зародятся мысли об отдыхе, прошу к столу. Чашка кофейку — и снова за работу. Вас устраивают условия нашего сотрудничества?
— Да, конечно, — смущенно пробормотал в ответ Владимир, понимая, что сегодня их номер гостиницы не дождется хозяев.
На деле люкс гостиницы «Триумфальная» с белоснежными простынями, бассейном и шведским столом не увидел своих гостей еще целых три дня. Разумеется, Володя и Петр Семенович спали-таки в эти трое суток, но ровно столько, чтобы иметь возможность работать дальше. Посменно, по два часа. Владимир, к своему облегчению, и сам втянулся в этот безумный ритм, заразившись азартом и одержимостью шефа. Каждый день, да что там день — каждый час дарил академику и его ассистенту новые открытия, которые неизбежно имели поистине мировое значение. Еще бы, открыть не новый вид или род, не новый отряд даже, но новый тип живых существ — это действительно попахивало Нобелевской премией. Более того, Владимир с каждой минутой работы с академиком убеждался в том, что сквирлы действительно инопланетного происхождения. А зрелище юного сквирла, выгрызающего себе путь на свободу из нахохленного трупа курицы, продолжавшей целые сутки сидеть на жердочке надгробным монументом самой себе, отснятое на камеру Владимиром, и вовсе было похлеще самых душераздирающих сцен подобных вылуплений, когда-либо создававшихся кинематографом. К концу третьих суток академик вызвал по мобильнику покинувшего ученых Пересядько, который, видимо, принялся искать помощи по другим каналам, и потребовал, чтобы тот вновь отвез его в деревню. Владимира же, разумеется, шеф опять с собою не взял — надо же было следить за состоянием молодого сквирла, с одинаковым энтузиазмом пожиравшего немыслимые для большинства земных существ количества разнообразной пищи. Володя изумлялся количеству видеопленки, которую мудрый академик взял с собою в это путешествие, и заполнял все новые и новые кассеты блохообразным зубастым созданием, росшим на щедрых лабораторных харчах не по часам даже, а по минутам. Наконец, Пересядько доставил небритого и осунувшегося до пугающего состояния академика обратно, в полевую лабораторию; тот, разумеется, сразу же бросился к вольеру со сквирлом, как мать к своему новорожденному младенцу, и весь прочий окружающий мир перестал для него существовать, утратив актуальность. Пересядько же, отозвав Володю на минутку к своему автомобилю, сказал, отдуваясь и потея:
— Владимир, позвольте задать вам нескромный вопрос.
— Да-да? — откликнулся Володя.
— Вы уверены, что это действительно академик Бадмаев?
Володя сперва даже не понял, куда клонит Роман Максимович — для него слишком свежим было зрелище курицы, разгрызаемой изнутри острыми зубками сквирла, и он подумал, что, быть может, Пересядько подозревает, что академик сам мог стать носителем инопланетного паразита. Потому Владимир с заметным испугом спросил у собеседника, который от высокой степени доверительности беседы чуть ли не прижимал Володю пузом к открытой дверце машины:
— А что, есть основания полагать, что с ним самим что-то не в порядке?
— Ну да! — чуть плаксиво взвизгнул Пересядько. — Но вы-то ответьте мне, этот человек действительно академик Бадмаев?
Володя сообразил, что ничего страшного с его шефом не случилось, просто раз уж Петру Семеновичу удалось эпатировать самого Владимира, то что можно сказать о простых людях, сраженных экстравагантностью поведения и все более диким видом московской знаменитости.
— Да, разумеется, — с улыбкой сказал Володя. — Во всяком случае, на момент прилета сюда это был действительно настоящий Бадмаев, у которого я работаю уже больше года. А что, если не секрет, выкинул он на этот раз, что вы даже решились спросить у меня о его подлинности?
Сгущавшиеся сумерки тронули синевой круглое лицо Пересядько, и он сам имел вид неземной и загадочный. «А может, это от передозировки кофе мне теперь везде мерещится что-то инопланетное. От такой работы кто хочешь сдвинуться может», — мелькнула мысль.
— Ваш академик, — начал Пересядько, с какой-то даже гадливостью произнеся последнее слово, — собрал деревенских хлопчиков, всех — от пяти до пятнадцати годков, — и сказал, что даст по 20 долларов первым пятерым следопытам — так и сказал — следопытам, кто найдет фиолетовый камушек на поле, где впервые увидели сквирлов. Ну не безумие ли это? — возвысил свой и без того тонкий и зычный голос фермерский председатель. — Ну бывают ли фиолетовые камушки? Теперь наши несчастные хлопчики накупили на последние денежки в сельпо фонарики и собираются всю ночь искать! Ну ладно, он вас мучает, нас мучает — бумагу для военных не выдает, — так он теперь же и за детишек принялся. Но ее фиолетовых камушков в природе не бывает, так ведь?
— Бывают, — серьезно отозвался Владимир, сразу успевший оценить изящность хода мыслей академика. — Бывают. Это метеориты.
Роман Максимович в ответ часто-часто закивал головой, так, что его толстые щеки заколыхались, как студень на тарелке, будто говоря этим: «Ну, стало быть, и ты такой же псих, как твой шеф», суетливо пожал Владимиру руку на прощание и уехал. Володя же вернулся в лабораторию, брезгливо вытирая о штаны ладонь, вымазанную пересядьковским потом.
И ведь академик оказался прав! Следующим же утром ни свет ни заря к ученым заявилась целая делегация мальчишек, младшему из которых и вовсе было не более трех лет, а старший ему в отцы годился, общим числом 12 душ. Они торжественно и недоверчиво вручили академику метеоритных камней — а прошлой весной по всей планете действительно было зафиксировано небывалое прежде количество падений именно таких, крупных, фиолетовых, с красноватым отливом, камушков — удивительно, как никто не пострадал, — и когда Бадмаев, чуть не прыгая от радости, хотел бежать к своим микроскопам, ребята физически не пустили его, требуя сто баксов. «Дяденька, дай сто баксов, — кричали они, облепив академика. — Дяденька, ну дай сто баксов, ну ты же обещал». Володе, который с трудом сдерживал улыбку от фееричности зрелища, сразу вспомнились Ильф и Петров с незабвенными двенадцатью стульями. Казалось, что сейчас Бадмаев, всем видом своим напоминавший теперь Кису Воробьянинова в самые худшие моменты его многотрудной жизни, скажет им вполне по-остаповски: «А может, вам еще и ключ от квартиры, где деньги лежат?»
Но нет. Академик суетливо сунул камни в карман и сказал:
— Ах да, простите. Вас устроит одной купюрой?
— Да, да! — загалдела детвора, все плотнее обступая потасканного на вид Бадмаева.
— Вот, возьмите, — Бадмаев полез в кошелек и отдал 100 долларов самому старшему.
Ребятишки мгновенно умолкли до звенящей тишины — жаворонок еще спал, — пока старший проверял на просвет и на ощупь подлинность купюры. Наконец,
