Мне следует вернуться туда, откуда я родом, подумала она, где я прижилась, где не буду воображать себя влюбленной в Пьетро... Влюбленной? Еще чего! — ядовито высмеяла она дурацкую мысль и начала яростно протирать полотенцем сверкающую чистотой поверхность рабочего столика. И вовсе я не влюблена! Никаким образом!
Всего лишь несколько месяцев назад она была уверена, что любит Франко, но, как поняла теперь, отнюдь не испытывала при этом ничего подобного нынешнему беспорядочному водовороту эмоций, не оставляющему ее ни на минуту. Все было спокойно и прилично. Она восхищалась тем, как Франко пробивался в люди, и беспокоилась за него: не слишком ли он вкалывает, достаточно ли спит и ест? Ей так нравилось, когда он называл ее красивой, уверял, что любит. Оливия предвкушала бракосочетание с теплым, довольным чувством, поскольку с тех пор, как помнит себя, ждала наступления дня, когда у нее появится дом и собственная семья.
Так что же такое любовь? — спросила она себя. Пульсирующая страсть, превращающая твои мозги в кашу? Или эмоциональное удовлетворение? Но только не то и другое вместе. Может, не то и не другое? Может, это чувство на самом деле и не существует вне любовных романов и сентиментальных фильмов?
Взволнованная и разгоряченная Оливия поставила себе диагноз: все дело в гормонах. Ведь они уже давали о себе знать после родов? И ей удалось справиться с этими дикими, беспорядочными эмоциями, поскольку проклятые гормоны рано или поздно успокаиваются.
Но минуту спустя мисс Добсон уже не была уверена в этом, далеко не уверена, поскольку внезапно услышала вызывающий дрожь бархатный голос Пьетро:
— Я постучал, правда, тихо, боялся разбудить ребенка.
От одного его присутствия воздух вокруг начинал буквально звенеть и вибрировать как струна. Слава Богу, ребенок продолжал спать в своей задрапированной тонкой тканью люльке, лежа на спине с заведенными за голову ручонками и прикрытыми почти прозрачными веками глазами. Такой спокойный, невинный, нежный...
И Пьетро наблюдал за ребенком. У Оливии, заметившей выражение его лица, учащенно забилось сердце и перехватило дыхание. В нем совместилось удивление, нежность, смешанная со страданием. Она глубоко вздохнула и спросила заплетающимся языком:
— Вы что-то хотели?
Пьетро медленно повернулся к ней, словно с трудом отвел взгляд от спящего ребенка, но с его лица уже исчезло то выражение, которое привело ее в замешательство. Тихим холодным голосом он произнес:
— Пойдемте. Мне нужно кое-что сказать вам. Он повернулся к ней спиной, и ее опять поразила ширина его плеч под шелковой рубашкой. Оливия, испытывая предательскую слабость в коленях, последовала за ним в гостиную через дверь в дальнем конце детской, одновременно радуясь тому, что Пьетро не выбрал другой путь, ведущий мимо ее спальни. Ранее он дал ей понять, что не собирается набрасываться на нее, и, более того, глубоко сожалел о нескольких минутах страсти. Может, он боится, что она сама набросится на него? Отсюда и холодное, бесстрастное выражение лица, словно говорящее: «Держись от меня подальше!»
Пьетро явно был взволнован, это бросалось в глаза. Весь его вид — неподвижные плечи, широкая грудь, переходившая в плоский живот и узкие бедра, широко расставленные длинные ноги — свидетельствовали о напряженном состоянии. Или всего лишь об осторожности? Оправданной осторожности — после того как обезумевшая женщина попыталась сорвать с него одежду! Подобные мысли приводили в смятение и даже подавляли.
Надеясь, что выглядит не настолько плохо, насколько чувствует себя, Оливия затворила дверь детской и спросила:
— Что именно?
Судя по его виду, ему не доставляла удовольствия странная миссия.
— Утром София проводит вас во Флоренцию. Вас отвезет Карло. Вы должны подобрать новую одежду. — Пьетро глубоко засунул руки в карманы брюк, а Оливия насупила брови и мятежно задрала свой маленький округлый подбородок.
— Никакой новой одежды. Мне она не по карману, а в благотворительности я не нуждаюсь.
Пьетро вздохнул, должно быть, ждал подобный ответ. Если бы Оливия была той женщиной, за которую поначалу он ее принял, то ухватилась бы за шанс приобрести, не считаясь с затратами, новый роскошный гардероб. Та Оливия, с которой ему довелось именно сегодня познакомиться, не могла согласиться на подаяние.
У нее мало вещей, да и те, похоже, приобретены на распродаже. Но у нее есть гордость, которая вызывает уважение. Он сменил подход и мягко сказал, принимая во внимание ее личные качества:
— Отец и Анна посовещались между собой. — Пьетро сделал слабую попытку улыбнуться. — Когда же они совещаются, разумные люди спасаются бегством!
Его жалкая улыбка не нашла отклика. Глаза Оливии засветились упрямством. Это тоже вызывало уважение. Одновременно он был согласен со всем, что говорили отец и бабушка, но не мог сказать об этом Оливии после мгновений безумия, охватившего его утром. Такой близости следовало избегать любой ценой. И Пьетро сделал еще одну попытку:
— Вы должны знать, что отец уже считает вас членом семьи. Вместе с Анной они решили, — Пьетро сделал вид, что роется в памяти, подыскивая точные слова, — что такая молодая и хорошенькая женщина заслуживает достойной ее одежды.
— О небо!
У Оливии расширились зрачки и раздвинулись сочные губы. Как мог кто-то посчитать ее хорошенькой, когда на самом деле она — сама заурядность? Франко называл ее красивой, но ей казалось, возлюбленный просто был щедр на ни к чему не обязывающие комплименты. И поэтому не верила ему. И правильно делала, поскольку теперь-то известно, что он постоянно лгал!
Пьетро с силой сжал зубы, дабы не выдать своих чувств. Оливия выглядела сбитой с толку и такой ранимой, что он едва удерживался от того, чтобы протянуть к ней руки, дотронуться, убедить, что в его словах нет преувеличения. «Хорошенькая» — далеко не точный эпитет. Оливия — невероятно сексуальная женщина!
Но, сказав такое, он дал бы ей понять, что перед ней второй Франко — безумно похотливый мужик! Что делать? При одном взгляде на нее все его мужское естество мгновенно оживает и мучительно долго не успокаивается. Ему хотелось без конца любоваться обрамляющими ее лицо шелковистыми светлыми волосами, несколько легких прядей которых, прилипли от жары ко лбу, огромными чистыми серыми глазами... Слишком узкая майка обтягивала щедрое совершенство ее груди, тонкую талию, изгиб бедер, заставляющих думать о плодовитости женщины....
Зажмурившись на мгновение и шумно вдохнув, Пьетро выдавил из себя:
— София знает самые роскошные магазины, в которых семья имеет открытые счета. Пожалуйста, примите подарок, который отец желает вам сделать. Будьте снисходительны. Возможность побаловать вас доставит ему большое удовольствие. И немного успокоит мою собственную совесть.
До сих пор, если не считать отца, семья Мазини доставляла Оливии одни только огорчения. Молодая женщина неуверенно переступила с ноги на ногу. Когда Пьетро мотивировал свое предложение таким образом, у нее на миг возникло искушение уступить, хотя бы только для того, чтобы порадовать Никколо, которого успела полюбить. И все же она честно подчеркнула:
— Это будет настоящее расточительство. Я понимаю, что, находясь в вашем доме, должна хотя бы внешне соответствовать его обитателям. Но я не пробуду здесь долго. А носить модные итальянские тряпки дома вряд ли стану, они никак не подойдут к моему образу жизни. — Заметив, как закаменели его челюсти, Оливия нерешительно пробормотала: — Хотя, полагаю, их можно оставить здесь, и я смогу их надевать, когда буду привозить Тедди к дедушке.
Напоминание о том, что она все еще намерена покинуть их дом, подействовало на Пьетро как удар в солнечное сплетение. Но, по сути, в этом не было ничего особенного. Разве сам он не решил уехать отсюда в недалеком будущем? Отец заметно оживился после знакомства с мисс Добсон и своим внуком, которые,
