под ноги, — все в царапинах, стояли вдоль стен. У всех книжек выцвели переплеты.
— Почему же грустно? — спросил ее Том. — Напротив, чудесно.
Жанна всплеснула руками и молча отвернулась.
— Это же ты! — воскликнул он. — Твое детство — все это мне нужно!
Том в поисках вдохновения поднял глаза к потолку, одновременно дав знак кинооператору снимать Жанну.
— Эти тетради — детство твоего ума. Поразительно. Современную женщину немного побаиваются…
Он замолчал и начал мысленно прикидывать сценарий; Жанна, пританцовывая, выпорхнула из комнаты, по пятам за ней проследовал оператор.
— …но если показать повседневную жизнь какой-нибудь умной женщины, чуть выше среднего уровня, но не слишком…
Воодушевленный этой мыслью, Том огляделся и, казалось, впервые заметил державшихся в тени участников съемочной группы.
— А вы что тут делаете? — воскликнул он. — Что это за зомби здесь крутятся?
Он выгнал их на улицу и распахнул дверь в комнату, обставленную удобной низкой мебелью.
— Я открываю дверь! — крикнул он, кивнув Жанне. — Я открываю все двери!
— Куда ты собрался? — спросила она, пытаясь изобразить такое же воодушевление.
— У меня идея. Обратный ход! Понятно? Как задний ход у автомобиля.
Он взял ее руки в свои.
— Закрой глаза, — приказал он. — В прошлое, не останавливайся, вернись в свое детство.
— Вижу папу, — произнесла она, подыгрывая Тому, — в форме, при полном параде…
— Ничего не бойся. Преодолевай помехи.
— Папа в Алжире…
— Тебе пятнадцать, — наседал он, — четырнадцать, тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять, девять…
— Вижу улицу, которую в восемь лет любила больше всех…
Жанна открыла глаза, взяла со стола толстую книжку в переплете и начала читать вслух:
— Домашнее задание по французскому. Тема: деревня. Раскрытие темы: деревня — это земля коров. Корова вся покрыта кожей. У нее четыре стороны — перед, зад, верх и низ…
— Прелестно!
Жанна взяла в руки словарь и принялась листать.
— Я набиралась знаний по «Ларуссу»[10] , — сказала она, — переписывала из него статьи. — И она зачитала громким голосом, как в театре: — «Менструация, существительное жен. рода, физиологическая функция, заключающаяся в истечении… Пенис, существительное муж. рода, орган совокупления, размеры колеблются от пяти до сорока сантиметров…»
— Весьма познавательно, — заметил он и, повернувшись к окну, дал знак съемочной группе вернуться в дом.
Жанна сняла с полки фотографию отца и стала рассматривать многочисленные награды у него на груди, золотые эполеты на мундире, который помнила очень отчетливо, и то, как он застыл по стойке «смирно», слегка согнув пальцы опущенных вдоль тела рук. Она ни разу не видела его без мундира. Он был с ней неизменно мягок, и все же что-то удерживало ее от того, чтобы взять и просто забраться к нему на колени, обнять, прижаться. Ее мать обожала полковника, и Жанна частенько улавливала с ее стороны то, что даже тогда казалось ей ревностью. Жанна даже хотела стать военным, чтобы походить на полковника, носить оружие и вести себя с его великолепной самоуверенностью. Ей так польстило, когда он предложил обучить ее стрельбе из своего служебного пистолета, что она, преодолев ужас перед грохотом выстрела и вероятностью смерти, которую он несет, научилась стрелять немногим хуже отца. В ее глазах полковник был стариком, но стариком непобедимым, и когда тот умер, ей представилось, что весь мир лишился защиты.
— А это кто? — спросил Том, поднимая карандашный рисунок с изображением мальчика перед фортепиано.
Жанна улыбнулась.
— Моя первая любовь, — ответила она. — Кузен Поль.
Оператор протиснулся между ними, наставив камеру на рисунок. В дверях застыла Олимпия в тяжеловесном молчании.
— Почему у него глаза закрыты? — поинтересовалась помощница режиссера.
— Он играл на фортепиано, и играл потрясающе. Помню, как он сидел перед инструментом, пробегая по клавишам тонкими пальцами. Он упражнялся часами.
Она и вправду помнила темные глаза и нездоровый, лихорадочный взгляд своего двоюродного братца. Пока их родители распивали чаи в гостиной, любуясь цветущими гиацинтами и боярышником, вспоминая поездки по Африке, они с Полем незаметно ускользали…
Жанна открыла окно и показала на задний дворик.
— Вон те два дерева, каштан и платан, — сказала она, — под ними мы любили сидеть, каждый под своим, и смотреть друг на друга. Кузен казался мне просто святым.
Она взяла Тома за руку и повела во двор.
— Правда красивые? — спросила она, показав на участок, заросший кустарником и сорной травой. Но Жанна этого не замечала: погрузившись в сладостные воспоминания о том, что минуло, она смотрела вверх, а не на окружавшее их запустение. — Правда красивые? — переспросила она, словно Том не увидел бы без ее подсказки. — Мне эти деревья тогда казались самыми настоящими джунглями.
Как легко было показывать Тому прошлое в розовом свете! Его восторги и разочарования потакали склонности Жанны пофантазировать, однако пора ей было остановиться. Действительность громоздилась вокруг, как грозовые тучи, возникла опасность, как бы куда менее приятные из ее детских воспоминаний не выплыли на свет Божий.
Олимпия, тяжело ступая, шла следом, выставив перед собой наподобие иконы фотографию полковника.
— Полковник был великий человек! — взывала она к каждому, кто был готов ее слушать, одновременно пытаясь обратить внимание кинооператора на самое важное, с ее точки зрения, достоинство виллы. — Меня от него даже брал испуг, — призналась она.
Жанна снова взглянула на фотографию и вспомнила страх, который недовольство полковника нередко вызывало и у нее. Внезапно она подумала об американце, о его силе и самонадеянности, и ей захотелось к нему прижаться. Она огляделась и в первый раз заметила — с наружных стен дома облупилась краска, почва в углу сада поражена эрозией, камень крошится, полно сорняков, а вдали виднеются какие-то халупы из толя.
— В мое время ничего этого не было, — с отвращением сказала она, продираясь сквозь кусты. Группа следовала за ней по пятам. Она ощущала, что это возвращение сделало ее чище, но в чем-то и обмануло, и поэтому, увидев с полдюжины маленьких темнокожих мальчиков, которые справляли большую нужду, устроившись в кустах черной смородины, она разозлилась так, словно это ее саму оскверняют.
— Чем это вы тут занимаетесь? — заорала она, и мальчишки, натянув штаны, кинулись врассыпную.
Жанна успела поймать одного из них за руку и начала трясти. Одежда на нем была немногим лучше лохмотьев. Мальчонка дрожал и лягался, норовя попасть ей по голени. Жанна заметила, как Олимпия, подхватив с земли обломок доски, ринулась через заросли, а оператор несется сбоку, наставив на нее камеру.
— Вы что, другого места для этого не нашли, как в моих джунглях? — спросила она, и тут до нее дошло, что мальчик не понимает французского.
— Удирай! — велела она. — Во всю прыть!
Он исчез, перемахнув через стену, как маленькая зверушка.
— Поймаю тебя — придушу на месте! — завопила Олимпия. — Езжай срать туда, откуда приехал,
