— Какая?
— А такая, что моя игра на компьютере ни к чему не обязывает. Поиграл, выключил и спать иди. Или обедать. А эти после своих игр начинают живыми людьми двигать.
— Это да, — согласился Дитц. — Кстати, насчет живых людей. Ты не задумывался, мой друг, о нашем ближайшем будущем?
— Задумывался, — хмуро кивнул Велга и выключил игру совсем. — Ну вот, все настроение мне испортил.
— Уход от действительности, — наставительно заметил Дитц, — еще никогда и никому пользы не приносил. Ты не ответил на мой вопрос.
— Почему это не ответил? Ответил. Ты спросил, не задумывался ли я над нашим будущим. Я ответил: задумывался.
— Ну и?
— Что?
— Тьфу ты… Что ты надумал, лейтенант? План есть какой, нет? Или ты предпочитаешь покорно отправиться в подвалы НКВД, где тебя и твоих бойцов без долгих разговоров поставят к стенке? Хотя нет, вру. Разговоры, конечно, будут. Долгие и очень болезненные.
— Ну, знаешь ли… подвалы гестапо ненамного лучше. Если вообще лучше.
— Полностью с тобой согласен. А почему и спрашиваю: что ты надумал?
— Ничего пока. Куда ни кинь, бля, везде клин, то есть, полный п…ц кругом.
— Так что же делать?
— А хрен его знает. Ты-то сам что думаешь?
— Я? Лично я собираюсь попросить, чтобы меня и моих солдат высадили в Южной Америке. Лучше всего в Аргентине.
— Та-ак. А почему, позволь спросить, именно в Южной Америке да еще именно в Аргентине?
— А ты сам подумай. Европа отпадает и вообще вся Евразия тоже. Африка? Хрена там делать среди дикарей… Австралия отпадает, потому что мы немцы. Северная Америка тоже и по той же причине. В Антарктиде, сам понимаешь, одни пингвины. Ну и что остается? Правильно. Южная Америка. Очень хороший материк, по-моему. А почему Аргентина… В Бразилии слишком много джунглей этих амазонских, в Чили — гор, и вообще мне Чили что-то не очень нравится. Колумбия? Не знаю, не знаю… Кофе там, конечно, хороший, но… В общем, я решил, что лично мне и моим парням больше всего подходит Аргентина.
— А язык?
— А что язык? Выучим, не впервой. А война кончится, вернемся, кто захочет, в Германию. Если будет куда возвращаться, потому как я хоть и простой «обер», а понимаю, что тысячелетний рейх протянет еще от силы год-два, не больше. — Дитц как-то не очень весело усмехнулся,
— Насчет рейха ты прав, — охотно согласился Александр. — А вот насчет Аргентины… Ты уже говорил об этом со своими?
— А как же, говорил. Они согласны. Жить-то всем хочется, а национал-фанатиков среди нас нет.
— Жить… Смотря как жить.
— Да брось ты! Что, лучше будет, если тебя свои же и расстреляют на родной земле? Подумай, марксист чертов!
— Маркс, между прочим, был немцем…
— Евреем, — безапелляционно вставил Дитц.
— Какая разница? Жил-то и теорию свою придумал в Германии! И вообще ты меня с мысли сбил… А, так вот, для себя я пока не решил, но если кто из моих н захочет возвращаться в Россию, насильно держать н стану.
— Уже прогресс, товарищ лейтенант. — Хельмут потянулся всем своим длинным худощавым телом, отчетливо хрустнув суставами. — Ладно, Саша, пошли обедать. Что-то я проголодался.
Лейтенант Александр Велга без особого энтузиазм ковырялся вилкой в тарелке и продолжал размышлять над словами Хельмута Дитца.
Счастливчик обер-лейтенант, все уже для себя решил и в ус не дует. И немцы его тоже все решили. Тупа: тевтонская решительность. Без комплексов. Аргентина… Страна на краю света, где, кажется, говорят по-испански и неплохо играют в футбол. Немцам хорошо, них и до войны был капитализм, когда границу пересечь, что два пальца… А у нас… Нет, если выбирать тоже Аргентину, то с Россией можно распрощаться навсегда. А я, черт возьми, не люблю этого слова. И мама… с ней-то как быть?
— О чем закручинились, товарищ лейтенант?
Александр вздрогнул и поднял голову. Прямо на него через стол смотрели темно-карие глаза Михаила Малышева. Рядом Стихарь и Вешняк перестали жевать тоже выжидательно смотрели на своего командира.
За соседним столом притихли немцы, и в этой неожиданно наступившей тишине буквально грянул веселый голос невесть когда появившегося на пороге старшего советника Карсса:
— Поздравляю, друзья! Через час мы выходим из гиперпространства в Солнечной системе где-то на орбите вашей десятой планеты!
Из выжидательной тишина сначала превратилась радостно-изумленную, а потом и вовсе кончилась.
— Что?! Ух ты…
— Наконец-то!
— Не верится даже…
— А я, братцы, как-то уже привык… это… в космосе-то!
— Не, дома все одно лучше. Пусть и в Аргентине Земля как-никак…
— А посмотреть можно будет?
— На что смотреть, чудило?
— Ну, это… на планеты разные, на Землю нашу. Не будет же больше такого случая никогда.
— И то верно… Эй, Карсс, посмотреть дадите?
— Почему нет? Капитан даст вам картинку на экран в кают-компании. В рубку, извините, нам всем сейчас нельзя — у экипажа много работы.
Шум голосов отвлекал Велгу от какой-то очень важной мысли, не давал сосредоточиться. Что-то такое сказал старший советник в самом начале, что теперь мешало Александру вместе со всеми радостно обсуждать это долгожданное известие.
— Послушайте, Карсс! — позвал он уже в спину уходящему советнику. Тот обернулся.
— Что вы сказали, когда вошли, не можете повторить?
— Могу, конечно, а что?
— Повторите, пожалуйста.
— Извольте. Я сказал, что примерно через час корабль выходит из гиперпространства в районе орбиты десятой планеты Солнечной системы.
— Вот! — Лейтенант энергично щелкнул пальцами. — Это меня и насторожило. Только сразу не сообразил. Конечно же!
— Что тебя насторожило? — вкрадчиво осведомился неожиданно очутившийся совсем рядом Дитц.
— Орбита десятой планеты. Насколько я помню из школьного курса астрономии, в Солнечной системе девять планет.
Велга говорил довольно громко, и теперь, после его слов, в столовой снова возникла тишина. На этот раз нехорошая.
— А ведь верно, — подал голос Карл Хейниц и непроизвольно оглянулся на дверь. — Я теперь тоже вспомнил. Девять планет. Плутон — девятая и последняя.
— Та-ак, — произнес Дитц, и глаза его сделались льдисто-прозрачными. — Я в астрономии не силен, но могу предупредить, что, если ваши объяснения, Карсс, нас не удовлетворят, лично я буду очень и очень разочарован, советник. Мы разрешили принцессе Стане перейти из разряда заложниц в разряд
