— Тоже боюсь. Но не за себя. С теми, кто под куполом, ничего не случится. Это будет конец человечеству. После первых ядерных ударов, которые не принесут ощутимых результатов, последует массированная ядерная атака, и все, кто вне куполов, будут обречены. А те, кто останется в куполах, — это уже другое человечество, если его так можно назвать.
— Откуда у вас сведения, что купол выдержит ядерный удар? — Бескровный недоверчиво сверлил меня взглядом.
— Пока вы вчера, будучи пьяным, храпели на диване, здесь побывал Ремишевский. Помните, я вам о нем рассказывал? По его словам, куполу не страшна ядерная атака и, как я думаю, ядерная зима при его высоте около пятидесяти километров.
— М-да… — неопределенно протянул Бескровный, глубоко затянулся сигаретой, обжег пальцы и загасил окурок в пепельнице. — Значит, такие дела…
Он посидел немного в задумчивости и вдруг участливо спросил:
— Послушайте, Артем, вы завтракать хотите?
Я передернул плечами. Ничего мне не хотелось.
— А я хочу, — сказал он. — Сейчас на двоих приготовлю, вы не против?
— Делайте что угодно.
Он встал, выключил телевизор и вышел на кухню, а я остался сидеть, бездумно уставившись в погасший экран.
«Значит, такие дела…» — крутились в голове слова Бескровного. Привычный мир рушился в одночасье. Нельзя сказать, что он мне нравился, но я в нем родился; жил и не чувствовал отторжения, как в этом розовом раю. Слово «родина» для меня всегда было пустым звуком (из-за чего, в частности, и был отчислен из спецшколы, не пройдя тест на толерантность к коллегам), но сейчас, осознавая, что старый мир человечества кардинально меняется, я почувствовал, как щемит сердце. Не помню, кто сказал: «Где тепло — там и родина», но раньше я этого тепла не ощущал. Однако сейчас мне было холодно. Настолько холодно, что бил озноб.
В этот раз Валентин Сергеевич не роскошествовал, а приготовил легкий завтрак — гренки с сыром, овощной салат, кофе. Кофе был очень горячим, и я, взяв ледяными руками чашку, прихлебывая и обжигаясь, выпил до дна. Кофе ли, а может быть, то, что он был горячим, подействовало, и ледяная пустота в душе отступила.
— По рюмочке? — предложил Бескровный, участливо заглядывал мне в глаза.
— Давайте…
Мы выпили, и общепризнанное лекарство от душевных мук окончательно отодвинуло дискомфорт в душе на задворки сознания. Но больше я пить не стал.
— Не думал, — признался Бескровный, старательно отводя взгляд в сторону, — что боюсь смерти. После похорон жены относился к этому философски — чему быть, того не миновать. Но одно дело — наблюдать за смертью со стороны, и совсем другое — прочувствовать на собственной шкуре. Много, ох много в нас от животного…
Я покачал головой.
— Вы забыли сентенции Сэра Лиса. Животное не воспринимает время, жизнь и смерть, хотя и постоянно с ними сталкивается.
— Категорически не согласен. Слышали такой термин: загнанное животное? Не лошадь, загнанная седоком до смерти, а волк, загнанный в угол. По-вашему, он не чувствует приближение смерти? Не готов драться за жизнь? Страх насильственной смерти — основа выживаемости вида.
Мне ничего другого не оставалось, как развести руками.
Валентин Сергеевич пригубил кофе, закурил.
— Будете еще? — кивнул на бутылку.
— Нет.
Он с сожалением посмотрел на пустую рюмку, но тоже пить не стал.
— Просьба у меня к вам, — глухо попросил он, снова отводя взгляд в сторону, — отвезите меня на кладбище…
— Да бог с вами, Валентин Сергеевич, о чем это вы?
Он недоуменно посмотрел на меня, затем невесело улыбнулся.
— Не в том смысле, — уточнил он. — Жену проведать хочу.
— Ах вот вы о чем! Конечно. Прямо сейчас?
— Если можно.
— До Судного дня я совершенно свободен, — горько пошутил я.
Но выехать сразу нам не удалось. Стоило вывести «Жигули» из гаража, как машина остановилась и на дисплее зажглась надпись: «Необходимо пятнадцать минут для подзарядки». Я вылез из машины и зашел на кухню, где Валентин Сергеевич укладывал в большой полиэтиленовый пакет провизию.
— Минут пятнадцать придется подождать.
— А в чем дело?
— Машина подзаряжается… Это вы запроектировали под особняком гараж?
— Да, — с гордостью сказал Валентин Сергеевич. — И попросил машину туда загнать. Вам гараж понравился?
— Чрезвычайно, — съязвил я. — Теперь, по вашей милости, ждем-с. Машину надо на солнце оставлять, чтобы она подзаряжалась.
— Я хотел как лучше, — обиженно пробормотал он. — Чтобы никто не угнал ночью.
— Кто?
— Что — кто?
— Кто в этом мире может угнать машину?
— Гм… — окончательно стушевался Бескровный. — Действительно не подумал… Откуда мне было знать, что она работает от солнечной энергии?
— Валентин Сергеевич, я же вам рассказывал…
— Валентин Сергеевич, Валентин Сергеевич… Ну, я — Валентин Сергеевич! У меня что, семь пядей во лбу мелочи помнить, когда такое вокруг творится? К тому же я проектировал особняк в шутку…
Я только крякнул с досады, махнул рукой и направился к выходу.
— Кота покормите, пожалуйста! — попросил он. — Неизвестно, когда вернемся, а он голодный будет.
— Чем?
— Вот, блюдечко возьмите.
Я вернулся, взял блюдце. На нем горкой высилась остро пахнущая студенистая масса коричневого цвета.
— Вы уверены, что он будет это есть? — с сомнением спросил я. — Может, лучше гриль?
— Это по моему собственному рецепту! — гордо заявил Валентин Сергеевич. — Все утро ингредиенты подбирал — лучше всякого «Whiskas» должно получиться.
— Ну, ежели по собственному рецепту… — уважительно покивал я. — А вы сами пробовали?
— Артем, не морочьте мне голову! Идите, кормите кота. За уши не оттянете.
Я вышел к бассейну, поставил блюдечко на плиты и позвал, как меня учил Бескровный, «по- человечески»:
— Пацан, кушать!
Кот не отозвался.
— Кыс-кыс-кыс!
Тот же эффект.
Нагнувшись, я поискал кота на земле, в кустах, затем задрал голову и обследовал цветущие ветви деревьев. Кота нигде не было. То ли прятался, то ли ушел в дальние странствия. Я отошел от особняка чуть дальше и посмотрел на крышу — любят коты гулять на верхотуре. Кота и там не было, а над особняком гигантской тучей нависала розовая стена. Циклопическое сооружение давило на психику, вызывая атавистический страх клаустрофобии. Век бы мне не видать края нашей маленькой Вселенной…
— Не отзывается? — В дверях особняка показался Валентин Сергеевич, неся два объемистых
