Мы вышли из машины, Валентин Сергеевич взял с заднего сиденья один из пакетов, раскрыл и начал доставать садовый инвентарь: лейку, небольшую мотыгу с короткой рукояткой, саперную лопату…
Я огляделся. Стопоход стоял у второй опоры высоковольтной электропередачи, и никого в нем не было. Что ж, в конце концов, «новообращенные самаритяне» тоже люди, и нет ничего странного в том, что они приехали проведать могилу своих родственников. А то, что стопоход стоял точно на том же месте, где я несколько дней назад оставлял свои «Жигули», простое совпадение. Хватит выискивать во всем скрытый смысл — чтобы обнаружить черную кошку в темной комнате, надо вначале ее туда запустить.
— Принесите, пожалуйста, из багажника канистру с водой, — попросил Валентин Сергеевич, раздеваясь и развешивая одежду на оградке.
Я открыл багажник, достал канистру, отнес к оградке.
— Помочь?
— Нет, — категорически отказался он. — Это мое дело.
— Валентин Сергеевич, а зачем разделись? Чтобы не испачкаться? В особняке такой гардероб — чего одежду жалеть?
— При чем тут гардероб? — Он поднял голову, прищурившись посмотрел на небо. — Полезно на солнышке позагорать, редко в последнее время удается.
— Теперь времени будет предостаточно, — заметил я.
— М-да… — неопределенно протянул Бескровный и перевел взгляд на стену. — Жаль, Таня, — глухо проговорил он, — не дожила ты до сегодняшнего дня. Молодой бы стала, здоровой и меня на семьсот лет пережила бы…
Я тактично отступил в сторону. Не следует вмешиваться в разговоры живых с мертвыми.
За спиной, дробно топоча, пронесся стопоход. Что-то не похоже на проведывание усопших родственников — только приехали и сразу обратно.
На переднем сиденье — двое мужчин, на заднем — две женщины. Стопоход был тот же, но люди… Люди были другие и по-другому одеты — фотографическая память меня никогда не подводила. Была все- таки черная кошка в темной комнате.
— Пойду-ка прогуляюсь, — сказал я Бескровному.
— Да, конечно. Я долго буду возиться.
Место, которое посетили «новообращенные», я определил быстро — им оказалось памятное надгробие бизнесмену Мамонту Марку Мироновичу с жабообразным золоченым орлом на гранитной глыбе. Весенняя фиалка уже отцвела, но здесь запах по-прежнему ощущался. Здесь и только здесь. Больше никаких следов «новообращенные» не оставили, но мне было достаточно и этого.
Что они здесь делали? Почему приехали одни, а уехали другие? Я побродил вокруг памятника, потрогал монументальную глыбу. Обычный гранит, шероховатый, нагретый солнцем. Золоченый орел с короткой толстой шеей недобро нацелился на мою руку, будто собираясь клюнуть. И тогда я вспомнил, что в прошлый раз видел у памятника парня, который затем куда-то исчез.
Я еще раз внимательно обследовал захоронение, но ничего необычного не обнаружил. Кроме самого факта его существования на месте захоронения моих родителей. Понаблюдать бы за ним из какого-нибудь укромного уголка…
Что-то еще здесь было не так, чем-то место отличалось от того, каким оно было в прошлый раз. Я прикрыл глаза, восстановил в памяти недавнее посещение кладбища и понял, в чем заключается отличие. Пропал настырный треск высоковольтных проводов — но как раз в его исчезновении ничего неординарного не было. Обесточили пришельцы линию, прекратив подачу электроэнергии за пределы купола.
Переведя взгляд на опору высоковольтной электропередачи, я вдруг понял, что надо делать. Не совсем просто будет, но все же лучше, чем устраивать засаду между надгробиями.
Когда я возвратился, Валентин Сергеевич уже оделся и сидел за накрытым столиком возле могилы жены. Цветник был прополот, полит водой, слева на постаменте лежали гвоздики.
— Не нашли? — спросил он.
— Что?
— В прошлый раз вы могилу родственников искали.
— Н-нет, — не сразу ответил я. Стыдно было признаться, что о могиле родителей я сейчас не думал.
Но Бескровный не заметил моего замешательства.
— В следующий раз привезу орхидеи в горшочке, посажу. Были в магазине.
— Думаете, приживутся?
— Не знаю. Но некоторое время поживут.
Он встал.
— Давайте помянем.
Валентин Сергеевич налил в рюмки коньяку, жестом пригласил к столику. На блюдцах были разложены бутерброды с икрой, салями, швейцарским сыром, стояла открытая баночка с маринованными грибами. Разительное отличие от поминок пятидневной давности.
Я глянул на писателя, и мне на мгновение показалось, что, собственно, ради выпивки он сюда и приехал — в особняке я непременно бы отказался, а тут не смогу. Но я сразу же отмел это предположение. Даже если и так, оно вторично. Когда человеку тяжело, он обращается к самым близким людям. А самый близкий для Бескровного человек лежал здесь.
— Помянем, — сказал я и протянул руку к рюмке.
Глава 21
На обратном пути я остановился у универмага и зашел в него. Людей в магазине не было, и он напоминал собой большой склад с полками, заваленными товаром. Аскетизм «новообращенных самаритян» выходил за рамки моего понимания.
В отделе кожгалантереи я взял большую кожаную сумку, а затем пошел по отделам фото-, радио- и электронной аппаратуры. Потратил около часа, набил полную сумку, причем, как учили в спецшколе, половина приборов была мне не нужна. Если за мной наблюдали, пусть поломают голову, зачем все это.
И я не ошибся, за мной действительно наблюдали. Когда укладывал в сумку пентоп и два радиотелефона, ко мне подошла симпатичная девушка в скромном голубом платье.
— Добрый день, — сказала она. — Вам помочь?
— Спасибо, сам справлюсь, — буркнул я, бросив на нее мимолетный взгляд.
Молоденькая, хрупкая, с простенькой прической, без косметики на лице, девушка производила приятное впечатление. Не хотелось верить, что она имеет отношение к спецслужбе Ремишёвского. Будем надеяться — обыкновенный администратор, если уж профессию продавцов упразднили.
Девушка замялась, затем спросила:
— Можно задать вопрос?
— Рискните, — пожал я плечами, читая инструкцию к цифровой видеокамере.
— Почему вы нас сторонитесь? Мы вам чем-то неприятны?
Вопрос был, как говорится, не в бровь, а в глаз. Каким-то образом «новообращенные» безошибочно определяли, что мы с Бескровным изгои в их среде. Умели читать мысли, что ли?
Я помедлил с ответом, закрыл инструкцию и только после этого повернулся. Глаза у девушки были красивые, лучистые. Притягательные. Но где-то в глубине глаз таилось сострадание. Как у Моны Лизы.
— Лично вы мне глубоко симпатичны, — произнес я ровным голосом.
— Вот и хорошо, — улыбнулась она. — Тогда, может быть, вы покончите со своим затворничеством?
— Это каким же образом?
— Вы не согласились бы поработать здесь?
— Зачем? — вскинул я брови.
