Перепонка двери лопнула, и в комнату проскользнула Бритта.
— К тебе можно? Ты не крелофонируешь?
— Можно, — криво усмехнулся Косташен, увидев на ней концертное платье. — Неужели концерт только закончился?
— Да. — Она смутилась и отвела глаза в сторону.. — Нас Долго не отпускали…
— А кто был на крелофонике? — язвительно спросил Косташен. — Байрой?.. Ты садись, — спохватился он и быстро создал для нее кресло.
Бритта осторожно присела.
— Ода…
— Бездарность, — процедил сквозь зубы Косташен. — Известности ему захотелось…
Бритта сжалась в комочек, зябко передернула плечами.
— Ода, — тихо спросила она, глядя куда-то мимо Коста-шена, — почему ты сегодня не был с нами?
— Да потому, что я дал здесь уже все свои концерты! — взорвался Косташен. Он вскочил с кресла и нервно зашагал по комнате. — А большего, чем то, на что я настроился, из меня выжать нельзя! Я создаю крелофонику, а не импровизирую, как Байрой! Надеюсь, хоть ты меня понимаешь?
Он остановился, затем подошел к Бритте сзади и положил руки ей на плечи. Плечи у нее были холодные, тепло его ладоней не грело их. Но Косташен не понял этого.
— Может, я бы и смог еще раз здесь выступить, — успокаиваясь, проговорил он, чуть сильнее сжимая ее плечи, — но ты же знаешь, как все эти непредвиденные обстоятельства выбивают меня из колеи.
Он уткнулся носом в ее волосы, закрыл глаза и глубоко вздохнул.
— Спасибо, что зашла. Моя ты умница…
— Ода, — спросила вдруг Бритта, — ты боишься? Косташен отпрянул, лицо пошло серыми пятнами.
— Нет! — почти истерично выкрикнул он и снова зашагал по комнате, нервно хрустя пальцами. — Меня просто бесит, что я сижу здесь, в этой чертовой дыре, или коконе — как его там? — и не имею ни малейшего понятия, когда отсюда вырвусь! Из-за этих проклятых гастролей, навязанных мне твоим разлюбезным Парташем, я уже два месяца не слушал новых записей, не видел истинных поклонников крелофонии — что они здесь понимают, если почти до утра не отпускали Байроя?! Я оглох, я ослеп, стал похож на волосатого питекантропа, урчащего в своей берлоге, и чувствую, что обрастаю шерстью еще больше!
Бритта снова зябко повела плечами.
— Не надо так, Ода, — робко проговорила она. — Ведь в том, что мы здесь задержались, никто не виноват. Косташен зло оскалился.
— А как надо? — процедил он. — Как? Делать вид, что ничего особенного не произошло, что все так и должно быть, так и надо, продолжать выступать вместе с труппой, улыбаться, принимая восторженные комплименты?!
Бритта встала.
— Нет, ты сиди!
— Извини, — сказала она, комкая волан концертного платья, — но я не могу с тобой так разговаривать. Ты сейчас взвинчен. Я лучше уйду.
Косташен вдруг обнаружил, что стоит перед ней с приоткрытым ртом, готовый выплеснуть все скопившееся в нем раздражение. Но слов уже не было. Он закрыл рот и тяжело отпустился в выросшее под ним кресло.
— Иди, — хрипло сказал он.
Бритта повернулась, подошла к двери и наткнулась на заблокированную перепонку.
— Открой дверь, — твердо сказала она. Косташен низко опустил голову, чувствуя, как кровь приливает к вискам.
— Ты… Ты не останешься? — сдавленно попросил он.
— Открой дверь, — ровным голосом повторила она и чуть мягче добавила: — Не надо. Выпусти меня.
Косташен закусил губу.
— Иди, — еле-слышно сказал он и разблокировал дверь.
Бритта хотела пожелать спокойной ночи, но тут же поняла, что при нынешних обстоятельствах это, в общем-то, неуместно. И молча вышла из комнаты.
Она вошла в свой номер и устало прислонилась к стене. Свет в комнате начал медленно разгораться, она поморщилась, и он так и застыл сереющим полумраком. Ее снова охватил озноб.
«Все мы боимся, — подумала она, обхватив себя руками. — И каждый боится в одиночку…» Она вспомнила концертный зал, зрителей, принимавших их тепло и сердечно. Вот они не боятся. Здесь их дом, их работа. А кто мы? Певчие птички, спустившиеся с райских дерев на бренную землю… Светлана, так та даже улыбаться не могла на сцене и сразу после концерта ушла, сославшись на головную боль. Байрой, хоть и был сегодня в ударе, крелофонировал, как никогда, можно сказать, превзошел самого себя, но во всем его исполнении ощущалась необычная для него рваность. Ну а о Косташене вообще говорить нечего. Для него существует только мир кре-лофонии, а все прочее выводит его из себя.
Она зябко поежилась. Ода, Ода…
Не было сил что-либо делать, даже переодеться. И голова залась пустой и тяжелой. Она не могла сказать, сколько Семени провела так, в оцепенении, но когда в конце концой Разблокировала оконную стену, уже светало.
Над академгородком разгоралось безжизненное свечение. Городок еще спал. Слабая поземка мела по улицам нетающий снег. Было пусто и тихо. Сверху давило серое, тяжелое, словно пластилиновое небо.
Вдруг из-за горизонта выпрыгнула большая мерцающая звезда и стала неторопливо взбираться по небосклону.
Бритта встрепенулась, но, поняв, что это такое, тут же сникла. Орбитальная станция «Шпигель».
— Сколько же это будет продолжаться… — с тоской произнесла она.
2
С третьей попытки Кратов прорвал заблокированную перепонку двери и буквально вломился в лабораторию.
— Все работаешь, затворник? — пробасил он, расстегивая ворот и вытирая платком испарину. — Фу, жарко…
В лаборатории было темно, мерцали далекие звезды, бубнил голос информатора, а посреди лаборатории, с трудом различимое в звездном свете, висело угольно-черное веретено.
— Здравствуй, Алек, — устало сказали из темноты. — Проходи, если уж смог ворваться.
Кратов с опаской шагнул на голос и тут же больно ударился коленом о выступивший из темноты силуэт массивной конструкции.
— Черт! — выругался он. — Что ты здесь поставил прямо у входа? Специально для гостей?
— Незваный гость хуже татарина, — хмыкнули ему в ответ. — Это субпростер. Не разбей там, чего- нибудь.
— Кажется, я уже…
— Новый достанешь, — равнодушно заметили из темноты. — Это по твоей части.
— Что? Коленный сустав? — спросил Кратов, осторожно обходя субпростер и натыкаясь на что-то новое.
— Эй, радушный хозяин! — сердито позвал он. — Выключи-ка информатор, а то я устрою тебе
