Оуэну? — как можно убедительнее интересуюсь я.
Новая долгая пауза, прежде чем она признается:
— Никакого объявления в
Мы бесконечно долго смотрим друг на друга. Я убежден, что она чувствует, что я собираюсь что-то сказать. Я видел это выражение лица и прежде. В клубе, что ли? Выражение лица жертвы? Или недавно оно появилось на телеэкране? А может, я видел его в зеркале? Кажется, проходит час, прежде чем я снова могу говорить.
— Но это… его, — я останавливаюсь, мое сердце екает, вновь начинает биться ровно, — это… его мебель.
Я роняю зонтик, быстро нагибаюсь, чтобы поднять его.
— Я думаю, вам лучше уйти, — говорит она.
— Я думаю… я хочу знать, что произошло.
Я испытываю тошноту, грудь и спина мгновенно покрываются потом.
— Не лезьте на рожон, — говорит она.
Если и были какие-то пределы, они, кажется, исчезли; чувство, будто другие создают мою судьбу, не покинет меня до конца этого дня. Это… не… игра, хочется заорать мне, но у меня перехватило дыхание, хотя, думаю, она этого не заметила. Я отворачиваюсь. Мне нужна передышка. Я не знаю, что сказать. В какой-то момент я в замешательстве едва не касаюсь руки миссис Вульф, чтобы поддержать себя, но останавливаюсь на полпути, вместо этого поднимаю руку к своей груди, но не чувствую ее, даже когда распускаю галстук. Дрожащая рука остается на груди, унять дрожь не удается. Мое лицо горит, я онемел.
— Я думаю, вам пора, — произносит она.
Мы стоим в коридоре лицом к лицу.
— Не лезьте на рожон, — снова, тихо, говорит она.
Я стою еще несколько секунд перед тем, как наконец отступить, доверительно подняв руки.
— И не приходите больше, — говорит она.
— Не буду, — говорю я. — Не беспокойтесь.
Пара появляется в дверях. Миссис Вулф, пока я нажимаю кнопку лифта, провожает меня взглядом. В лифте невыносимый запах роз.
ТРЕНИРОВКА
Гантели и тренажер Nautilus снимают стресс. Мое тело реагирует на тренировку должным образом. Без рубашки я рассматриваю себя в зеркале Xclusive. Мои мускулы горят, живот подтянут насколько возможно, грудная клетка как сталь, мускулатура крепкая как гранит, глаза белые как лед. В моем ящике в раздевалке Xclusive лежат три влагалища, вырезанные у женщин, на которых я напал на прошлой неделе. Два вымыты, а третье — нет. На самом любимом — завязан голубой бантик от Hermes.
КОНЕЦ 80-х
Запах крови проникает в мои сны, большинство из которых ужасны: я на загоревшемся океанском лайнере; я становлюсь свидетелем вулканического извержения на Гавайях; жестокая гибель трейдеров в Salomon; Джеймс Робинсон делает со мной что-то плохое; я вновь оказываюсь в школе-интернате, потом в Гарварде; мертвецы, разгуливающие среди живых. Сны превращаются в бесконечную вереницу искореженных машин, катастроф, электрических стульев и жутких самоубийств, шприцов, изуродованных хорошеньких девушек, летающих тарелок, мраморных джакузи и розовых зернышек перца. Проснувшись в холодном поту, я вынужден включить широкоэкранный телевизор, чтобы заглушить не прекращающиеся целый день звуки стройки, доносящиеся бог знает откуда. Месяц назад была годовщина смерти Элвиса Пресли. Мелькают футбольные матчи, звук выключен. Слышно как щелкает автоответчик, — раз, другой. Все лето Мадонна плакалась нам:
Когда я иду по Бродвею, чтобы пообедать с моей секретаршей Джин, перед Тауэр Рекордс студент с папкой просит меня назвать самую печальную из известных мне песен. Я отвечаю без запинки: «You Can't Always Get What You Want» The Beatles. Тогда он просит назвать самую счастливую из известных мне песен, и я говорю: «Brilliant Disguise» Брюса Спрингстина. Он кивает, делает какие-то пометки, я иду дальше, мимо Линкольн Сентер. Произошел несчастный случай. У бордюра стоит скорая помощь. На тротуаре в лужице крови кучка внутренностей. Я покупаю очень твердое яблоко и съедаю его на ходу, пока иду на встречу с Джин, которая в этот прохладный сентябрьский день стоит на Шестьдесят Седьмой улице, у входа в Центральный Парк. Когда мы смотрим на облака, она видит в них остров, щенка, Аляску, тюльпан. Я вижу, хотя и не говорю об этом, зажим для купюр Gucci, топор, женщину, разрезанную на две части, большую лужу крови, растекшуюся по небу, из которой капает на город, на Манхэттен.
Мы заходим в открытое кафе Nowheres, в Верхнем Вест Сайде, обсуждаем, какой фильм посмотреть, есть ли выставки в музеях, которые стоит посетить, может, мы просто прогуляемся, она предлагает зоопарк, я бездумно киваю. Джин хорошо выглядит, как будто побывала в спортзале. На ней жакет с золотой ниткой и бархатные шорты от Matsuda. Я представляю себя на телеэкране, в рекламе новых продуктов — холодильника для вина? лосьона для загара? жвачки без сахара? — и я двигаюсь в прыгающем изображении, иду по пляжу, фильм черно-белый, намеренно поцарапанный, играет мрачная, далекая поп- музыка середины шестидесятых, эхо звучит так, словно исходит из органа. Теперь я смотрю в камеру, поднимаю продукт — новый мусс? теннисные кроссовки? — мои волосы обдувает ветер, потом день, потом ночь, снова день, снова ночь.
— Я буду холодный кофе без кофеина au lait[58], — говорит Джин официанту.
— Я тоже буду кофе без кодеина, — отсутствующе произношу я, потом спохватываюсь. — То есть… без
Я с тревогой смотрю на Джин, но она лишь бессмысленно улыбается мне. На столе между нами лежит
— Хочешь кусочек? — спрашивает она.
— Я на диете, — отвечаю я. — Но спасибо.
— Тебе не надо сбрасывать вес, — искренне удивляется она. — Ты шутишь, да? Ты отлично выглядишь. Очень спортивно.
— Всегда есть куда худеть, — бормочу я, глядя на поток машин, чем-то раздраженный — чем? Не знаю. — Так лучше… выглядишь.
— Ну тогда, может, нам не стоит ужинать, — озабоченно произносит она. — Я не хочу ломать твою… силу воли.
— Да нет. Все в порядке, — говорю я. — Я все равно… плохо себя контролирую.
— Патрик, серьезно. Я сделаю, что ты хочешь, — продолжает она. — Если ты не хочешь идти ужинать, мы не пойдем. Я хочу сказать…
— Все нормально, — подчеркиваю я. Что-то сбивается. — Не стоит ластиться к нему… — Я медлю, перед тем как поправиться. — То есть… ко мне. Хорошо?
— Я просто хочу знать, чего ты хочешь, — говорит она.
— Жить счастливо до конца дней своих, да? — язвительно говорю я. — Вот чего я хочу.
Я примерно полминуты не свожу с нее глаз, потом отворачиваюсь. Это успокаивает ее. Немного
