Я промок и дрожу и на темном балконе вынужден держать бокал с водкой обеими руками; над городом бушует гроза, и черный «мерседес» наматывает круги по Элевадо, а потом приходит CMC с заблокированного номера: «Эй, гринго, от нас не спрячешься» — с подмигивающим смайликом в конце строки, и в ту ночь мне снится паренек-призрак — сон точь-в-точь как у Рейн, только в моем паренек стоит не на кухне, а в гостиной, красивый, голый до пояса, и я все допытываюсь у него: «Ты кто?» — и он жестикулирует в ответ, мышцы на груди и плечах играют, а когда подходит ближе, я различаю татуировку дракона на предплечье и запекшуюся кровь в волосах, и посреди ночи, забредя по ошибке в гостевую ванную, я случайно смахиваю в раковину оставленные Рейн вещи, а когда зажигаю свет, обнаруживаю на зеркале выведенное красной помадой: «ВОЗЬМИ И ИСЧЕЗНИ».
Очередная вечеринка по случаю раздачи «глобусов», на этот раз в «Спаго» [66], и, хотя всегда есть опасность столкнуться с кем-нибудь, кого предпочел бы не видеть, решаю поехать, а поскольку Рейн появится только завтра, еду один и почти сразу попадаю в лапы Мюриэл и Ким, которые не спрашивают, почему я не был у Блэр на вечеринке в честь Аланы, и, сфотографировавшись в обнимку со мной, куда-то отчаливают; Трент и Блэр тоже здесь, но это ничего — они не станут тратить на меня время, когда вокруг столько народу. Дэниел Картер постоянно мне улыбается — лучше бы он, конечно, не подходил, но хорошо хоть без Меган Рейнольдс, и не бежать же от него, в самом деле, и вот мы стоим (оба в футболках от Джеймса Пирса [67] и дорогих пиджаках на одну пуговицу), и Дэниел расспрашивает про «Слушателей», а я отпускаю комплимент его фильму, говорю, что был в декабре на премьере, а потом мы обсуждаем большие сборы римейка «Пятница, 13-е» [68], особо отмечая один необычный спецэффект, и Дэниел то и дело вытягивает шею, подмигивая и улыбаясь кому-то в противоположном конце зала.
— Похоже, ты перестарался с загаром, — говорит Дэниел, кивая на мое красное лицо.
— Ага, — говорю. — Ты же знаешь: моментально сгораю.
— Прижился в Нью-Йорке? — спрашивает Дэниел. — Сюда надолго? Я слышал, ты опять на Дохини.
— Как получится, — говорю. — Но только Нью-Йорк… спекся.
— А Лос-Анджелес?.. — спрашивает, предлагая мне закончить предложение.
— Бурлит, — говорю. — То, что мне теперь нужно. — И улыбаюсь фальшиво.
— Только не говори, что думаешь возвращаться, — говорит Дэниел. — Эх, блядь, была бы возможность…
Тут к нам подходит Меган и, припав к плечу Дэниела, говорит: «Привет, Клэй», — и будь я хоть на йоту трезвее, не вынес бы этой пытки, успел подзабыть, какая Меган вблизи, ее красота по-прежнему ошарашивает, но нельзя этому поддаваться. Меган смотрит на меня холодно, а я на нее — с фальшивой улыбкой (дескать, рад, что ее не мучает совесть за причиненные мне страдания): незадолго до нашего окончательного разрыва я уговаривал ее сбежать из этого города (мы сидели в суши-баре на бульваре Вентура в Студио-Сити, и было лето, и у противоположного конца барной стойки я заметил актера, который много снимался в детстве и был знаменит, а сейчас в свои тридцать три считается старым), а Меган недвусмысленно намекала, что между нами все кончено. Теперь, в «Спаго», я могу только гадать, знает ли про нас Дэниел, но уже известно, что Меган будет сниматься в его следующем фильме. Она говорит, что видела меня на закрытом просмотре, где я не присутствовал, а я вдруг вспоминаю четвертое июля и как метался у входа в отделение скорой помощи больницы Седарс-Синай, вымаливая у нее прощение.
— Слушай, — говорит Дэниел, — у меня тут возникла одна идея.
Оказывается, он подумывает, не перекупить ли у студии права на производство фильма «Адреналин» по моему сценарию.
— Отлично, — говорю.
Бокал в моей руке пуст, если не считать талого льда и кусочков лайма — все, что осталось от выпитой «Маргариты».
— Ты жутко худой, — бросает Дэниел, прежде чем попрощаться.
Рейн звонила дважды, и оба раза я не ответил, однако, видя, как Дэниел, удаляясь, шепчет что-то на ухо Меган, я бросаюсь перезванивать, но Рейн не подходит.
Доктор Вульф оставляет сообщение на моем домашнем автоответчике, отменяя завтрашний визит, считает для себя невозможным продолжать лечение, однако готов дать направление к другому специалисту, и наутро я подъезжаю к зданию на бульваре Сотель, паркуюсь на четвертом этаже гаража и жду, когда он завершит дневной прием пациентов и пойдет на ланч; снова и снова слушаю песню, где есть такая строка: «Отбрось все, что нажито, оставь только то, что дорого…» [69] — киваю ей в такт, курю, мысленно составляю список вопросов, которые не буду задавать Рейн и решаю, что поверю всем ее оправданиям, любой лжи, это единственный выход, а затем вспоминаю давний разговор с одним человеком и его слова о том, что мир — это такое место, где никому неинтересны твои вопросы, и что, только если ты одинок, с тобой не может случиться ничего плохого.
В гулкой тишине гаража доктор Вульф открывает серебряный «порше». Выхожу из машины и направляюсь к нему, окликая по имени. Сначала он притворяется, что не слышит, а обернувшись, вздрагивает. Поняв, кто перед ним, супит брови, но затем смягчается, словно ожидал этой встречи.
— Почему ты меня бросаешь? — говорю.
— Слушай, я не вижу никакой пользы от наших…
— Но почему? — подхожу ближе. — Я не понимаю.
— Уже успел накачаться? — спрашивает, доставая из кармана мобильник, почему-то решив, что это может меня остановить.
— Я не пил, — мычу.
— В Уэст-Голливуде есть замечательный парень, продолжишь курс у него.
— Засунь его себе в жопу, — говорю. — Не буду я ничего продолжать.
— Клэй, успокойся…
— Я хочу знать, почему вдруг?
— Так уж и быть, скажу. — Он замолкает, делает страдальческий жест, понижает голос: — Из-за Дениз Таззарек. — Имя, как паутина, повисает в сумраке гаража. — От нее… средства еще не придумали.
Стою огорошенный.
— Погоди: это вообще кто?
— Девушка, с которой ты встречаешься, — говорит. — Та, что мы обсуждали на последнем сеансе.
— При чем здесь она?
Он явно удивлен, что я никак не въезжаю.
— Девушку, про которую ты рассказывал, зовут Дениз Таззарек, — говорит, переходя на шепот. — Я с ней не первый раз сталкиваюсь.
— Не понимаю.
— Не первый раз сталкиваюсь и предпочитаю не связываться, — говорит. — Ты уже третий мой пациент, которого она окрутила. — Пауза. — В конце концов, существует врачебная этика. Я не могу.
— Ты уверен, что мы говорим… об одном человеке?
— Да, — говорит, — Об одном. Ее настоящее имя — Дениз Таззарек. Рейн Тернер — это псевдоним.
Внутри все сжимается от накатившего страха.
— Что же такого ты о ней знаешь… чего не знаю я?
— Могу только повторить: держись от нее подальше, — говорит, пододвигаясь к своему «порше». — Вот все, что тебе следует знать.
Подшагиваю почти вплотную.
