Доктор Фахейда вытянула тонкую шею и благосклонно кивнула.
– Когда Робби рос, его рядом не было, – сказала Джейн, и уже по голосу я мог сказать, на десятой минуте сеанса, что ярость ее в итоге раздавит грусть.
– Джейн, обращайтесь к Брету.
Она посмотрела на меня, и, когда глаза наши встретились, я отвернулся.
– Вот почему он для тебя просто какой-то мальчик. Вот почему ты ничего к нему не испытываешь.
– Он все еще растет, Джейн, – мягко напомнила доктор Фахейда.
И тут, чтобы не заплакать, мне пришлось сказать:
– А сама-то ты была рядом, Джейн? Все эти годы, где ты только ни была, а вот была ли ты рядом…
– О боже, даже не начинай этот бред, – застонала Джейн, вжимаясь в кресло.
– Нет, а что, сколько раз ты оставляла его, чтоб уехать на съемки? С Мартой? Или с родителями? Или еще с кем-нибудь? Понимаешь, дорогая, довольно долгое время его воспитывала череда безликих нянечек…
– Вот именно потому мне кажется, что парная терапия не идет нам на пользу, – сказала Джейн доктору Фахейде. – Именно потому. Это все шуточки. Это все пустая трата времени.
– Брет, для вас это все шуточки? – спросила доктор Фахейда.
– Он ни одной пеленки не сменил, – сказала Джейн, затевая свои истерические причитания, цель которых – доказать, что причиной всех труднопреодолимых сложностей, с которыми мы теперь сталкиваемся, является мое отсутствие в период младенчества Робби. Она уже подобралась к тому, что на меня «никогда никого не тошнило», когда мне пришлось ее оборвать. Я не мог остановиться. Мне хотелось, чтоб ее злость и чувство вины вырвались наружу по-настоящему.
– Блевали на меня, дорогая, – возразил я, – и не раз блевали.
На самом деле был какой-то год, когда меня облевывали постоянно.
– Когда блюешь сам на себя – это не считается! – крикнула она, после чего уже менее отчаянно добавила доктору Фахейда: – Видите, для него это все хиханьки-хаханьки.
– Брет, зачем вы пытаетесь скрыть насущные проблемы под маской иронии и сарказма? – был вопрос доктора Фахейда.
– Потому что не знаю, насколько серьезно можно все это воспринимать, когда во всем винят только меня.
– Здесь никто никого не «винит», – сказала доктор Фахейда. – Насколько я помню, мы договаривались не использовать здесь это слово.
– Мне кажется, что Джейн должна разделить со мной ответственность. – Я пожал плечами. – Разве в прошлый раз мы не закончили на разговоре о проблеме Джейн? Об этой подростковой забитости, – я поднял два крепко сжатых пальца, для иллюстрации, – о том, что ей кажется, будто она не заслуживает уважения, и как потому-то все идет прахом? Обсуждали мы это или нет, доктор Фахита?
– Фахейда, – тихо поправила она.
– Доктор Фахита, неужели здесь никто не видит, что я не хотел…
– Это смешно! – закричала Джейн. – Он наркоман. Он снова стал употреблять.
– К наркомании это не имеет никакого отношения! – завопил я в ответ. – А дело в том, что я не хотел ребенка!
Все вокруг напряглось. Притихло. Джейн вперилась в меня.
Я набрал воздуха и медленно проговорил:
– Я не хотел ребенка. Это правда. Не хотел. Но… теперь…
Мне пришлось остановиться. Круг сужался, и мне так сдавило грудь, что на секунду в глазах потемнело.
– Теперь… что, Брет? – То была доктор Фахейда.
– А теперь – хочу… – Я так устал, что не сдержался и заплакал.
Джейн смотрела на меня с отвращением.
– Что может быть жальче, чем ноющее чудовище: «Пожалуйста? пожалуйста? пожалуйста…»
– Ну… и что еще вы от меня хотите? – спросил я, немного отдышавшись.
– Ты смеешься? Ты понимаешь, что ты спрашиваешь?
– Я постараюсь, Джейн. Я очень постараюсь. Я… – Я вытер лицо. – Я буду следить за детьми, когда ты уедешь, и…
Не дождавшись, пока я закончу, Джейн заговорила усталым голосом:
– У нас есть прислуга, у нас есть Марта, детей целыми днями нет дома…
– Но я тоже могу следить за ними, когда, ну, то есть когда они дома, и…
Вдруг Джейн встала.
– Но я не хочу, чтоб ты за ними следил, потому что ты наркоман и алкоголик, поэтому нам нужна гувернантка, поэтому я не люблю, когда ты везешь детей не важно куда, и поэтому, может быть, тебе
