стеночке в нашу сторону, и чем ближе оно продвигалось, тем больше хлипанье походило на шипение.
– Виктор? – спросил я, не веря сам себе. – Это Виктор, Робби. Это всего лишь Виктор.
– Это не Виктор, пап.
Тогда, по словам Робби, я сказал:
– Что ж это тогда за чертовщина?
Нечто притормозило, словно задумавшись.
В 2:30 вырубилось электричество.
Весь дом погрузился во мрак.
Я потянулся к выключателю – без толку. Меня пошатывало.
– У мамы в тумбочке фонарик, – быстро сказал Робби.
– Стой спокойно. Не двигайся. – Я постарался произнести это спокойным голосом.
Прыгнув на кровать, я дотянулся до тумбочки. Открыл ящик. Нащупал фонарь. Вытащил его и тут же включил, направив луч на пол, надеясь высветить Терби.
– Пойдем-ка отсюда, – сказал я.
Робби пошел за мной, я же шарил фонариком по коридору в поисках затаившегося там нечто. (Однако делал я это непреднамеренно – так как за те секунды, пока искал фонарик в темной комнате, уже успел позабыть, что нечто поджидает нас в коридоре.) Тут-то мы его и засветили.
Робби так и не смог сказать с уверенностью, что именно он увидел в свете фонаря. Он «прятался» за мной, зажмурившись, а штука эта выскочила из луча, словно свет ее раздражал – как будто тьма была единственно возможной средой, где она чувствовала себя уверенно.
Водка обостряла восприятие.
– Виктор? – снова прошептал я, пытаясь убедить себя, чувствуя, как дрожит Робби. – Все в порядке, Робби. Это собака.
Стоило мне это сказать – и мы оба услышали, как Виктор лает на улице.
По словам Робби, тут он расплакался, убедившись, что в коридоре совсем не собака.
Я же настаивал.
– Виктор, ко мне. Иди сюда, Вик. – Эдакое алкоголическое допущение.
По словам Робби, после этого он услышал, как я пробурчал:
– Хуй там было.
Тварь была с метр ростом и покрыта длинной черной, со светлыми прожилками, шерстью, скрывавшей конечности. Когда луч света выхватил ее из тьмы, нечто снова зашипело и спешно поковыляло на другую сторону коридора. Но с каждым движением оно продвигалось в нашу сторону.
Когда луч поймал ее снова, тварь замерла. Понять, откуда идет шипение, было невозможно. Нечто перестало шипеть и затряслось всем телом.
По словам Робби, я запричитал:
– О черт, черт, черт побери.
Тварь повернулась ко мне, и теперь уже с вызовом. Она была мне по пояс и представляла собой бесформенную кучу. В покрывавшей ее шерсти запутались хворостинки, опавшие листья и перья. Морда отсутствовала. Над верхней частью кружила туча мошек, метнувшаяся за ней, когда тварь прильнула к стене. Луч замер на ней.
Промеж шерсти обозначилась красная окружность, блеснули зубы.
Скалится, тварь, понял я с тошнотворной, мгновенно протрезвившей меня ясностью; предупреждает.
Тут она двинула на нас вслепую.
Я замер на месте. Робби держался за меня, обхватив за талию. Его трясло.
Я не спускал с нее фонарика и, когда тварь приблизилась, ощутил сырой, гнилостный запах мертвечины.
С открытой пастью нечто ковыляло прямо к нам.
Чтобы увернуться, мы вжались в стену.
Тварь прошаркала мимо. (Поскольку зрение у нее отсутствовало и ориентировалась она по запаху – я уже знал это.) Я резко обернулся. Робби бешено вцепился в меня. Я стал пятиться подальше от твари.
Она снова затряслась.
Хуже всего, что я заметил большой глаз, криво расположенный на макушке и бессмысленно болтающийся в неглубокой округлой впадине.
Робби:
– Пап, что это что это что это?
Тварь остановилась в проеме спальни – мы поменялись местами – и снова начала хлипать.
Я изо всех сил старался не паниковать, но дышал слишком часто, и рука, сжимавшая фонарь, тряслась
