ОТ/ЧЁТ

воскресение Иисуса могли быть восприняты и поняты только на основании ментальных стереотипов эллинистического Средиземноморья.

Одним из важных составляющих христианской веры стало знание о том, что происходило в субботу, между погребением Иисуса и его воскресением. Правда, сами Евангелия этого не говорят. Но уже в первой речи апостола Петра к тлеют которую он произнес в качестве руководителя христианской общины, пусть в самом общем виде, сформулирован постулат о схождении Иисуса в Ад (точнее, в шеол): «Сего [Иисуса], по определенному совету и предвидению Божию преданного, вы взяли, пригвоздив руками беззаконных, убили; Но Бог воскресил его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его» (Деяния, 2: 23–24). Пока, в первые дни апостольского служения, прозвучало только одно — Иисус был в шеоле, но Смерти с ним справиться не удалось: «…не оставлена душа Его во аде, и плоть Его не видела тления. Сего Иисуса Бог воскресил, чему мы все свидетели» (Lеяния, 2: 31–32).

Но вскоре появляются так называемые раннехристианские апокрифы, в которых взаимоотношения Иисуса и Смерти прописаны более подробно. В одном из них, в «Книгах Сивилл», в виде предсказания из далекого прошлого сказано: «Он [Иисус] сойдет во ад, возвещая надежду всем святым, конец веков и последний день; и исполнит закон Смерти, уснув на три дня». В другом, так называемых Деяниях Фомы, датируемых первой половиной III века, говорится:

Распятый людьми ради многих,
отшедший во ад со многою силою,
Ты, Чьего вида не вынесли начальники смерти,
взошел со многою славою
и, собрав всех прибежавших к тебе, уготовил путь,
и по следам пошли все, кого Ты искупил.
И собрав их в Свое стадо, Ты причислил их к овцам Твоим.

А еще ранее, во II веке, святой Мелитон написал поэму о Христе. В ней есть такие строки:

Господь облекшийся в человека…
воскрес из мертвых
и воззвал такими словами:
«…Я, разрушивший смерть
и победивший врага,
и поправший ад
и связавши сильного,
и восхитивший человека
на высоты небес.
Я, — говорит, — Христос.
Итак, придите все роды людей,
запятнанные грехами,
и получите отпущение прегрешений.
Я есмь Ваше отпущение,
Я — Пасха спасения,
Я — Агнец, закланный за вас,
Я — Искупление ваше
Я — жизнь ваша,
Я — воскресение ваше,
Я — свет ваш,
Я — спасение ваше,
Я — Царь ваш».

В этих строках проскальзывает явное противоречие, которое чем дальше, тем больше будет напоминать о себе. Противоречие между образом Иисуса-жертвы и образом Иисуса-царя.

У Мелитона Христос, только что поправший Ад, победивший его злые силы, именует себя «Агнцем, закланным» за людей, что немедленно отсылает нас к обряду жертвоприношения ягненка или козленка хтоническим богам, известному у всех народов, выращивающих ягнят и козлят. Такой жертвой был бог-овца (или баран) Думмузи. Одиссею для того, чтобы общаться с душами умерших, нужно было поить их овечьей кровью. В Ветхом Завете Авраам готовится по приказанию Бога принести в жертву сына Исаака, но ангел останавливает «простертую» руку и указывает на овна, которого следует принести в жертву вместо мальчика. И то же самое мы встречаем в сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Там ведьма губит Аленушку, занимает ее место и требует от мужа убить Иванушку, обращенного в козленочка; и не просто убить, а совершенно определенным способом:

Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати.

Овен (а Иисуса первые христиане часто изображали в виде ягненка) — жертва, но жертва именно хтонического ряда, позволяющая общаться с силами мира мертвых. Восприятие Иисуса как жертвы тем самым приводит к его посмертной миссии — спуститься в шеол и вывести оттуда всех праведников, расселив их в небесном раю, который до этого если и существовал, то был совершенно пуст.

И выходит, что для этого, и только для этого, Иисус-человек рождался и умирал. Видимо, жертвенная смерть была единственно возможным способом не только попасть в шеол, но и завершить свою миссию, содержание которой — освобождение людей прошлого, настоящего и будущего от Смерти. Именно так надо понимать фразу из пасхальной литургии: «Смертию Смерть поправ». А понимание того, как это происходило, сформировалось одновременно с появлением классического богословия в IV веке. Причем как в Иисусе нераздельно-неслиянно существуют Божественная и человеческая сущности, так и в его борьбе со Смертью нераздельно-неслиянно сосуществуют победа силой и победа жертвой.

Вот вам победа силой в описании одного из богословов IV века, Ефрема Сирина: «Величественно восстал Крепкий, связуя Смерть в собственном жилище ее, оковал и низложил мучителя, который величался над человечеством. Вконец разорил он ненасытный шеол, который поглощал и терзал даже плоти святых: воззвал Он — и в трепет пришли демоны, и тьма содрогнулась от гласа его. В ужас поверг Он дружины и полчища смерти: стенает в узах своих, громко вопиет шеол в своих владениях. Издает в нем глас Свой Лев — и все врата сокрушены, пали стены сластолюбца, преклонились исполины его, потому что взывает в нем грозно Орел — Христос, Сын Крепкого Бога». Красиво, но как минимум неточно, потому что если шеол сокрушен, то куда девались души грешников, там томившихся, и куда девать грешников новых, ежедневно поступающих? Кроме того, если уж надо (и возможно) так все крушить, зачем вообще избран такой обходной путь: рождаться человеком и умирать, принося себя в жертву?

А то, что Иисус осознавал себя как жертву, не вызывает никаких сомнений. Что, как не жертву Бога людям, должен символизировать обряд причастия, установленный самим Иисусом во время Тайной вечери? Мало того, что Иисус устанавливает главный обряд своей будущей церкви, пародируя обряды жертвоприношения языческим богам. Его смерть не может не соотноситься с древним обрядом приношения в жертву детей с последующим их поеданием, широко применяемым практически всем человечеством на