трупы.
К горлу подкатила тошнота, и он понял, что пора уносить ноги, бежать из квартиры, от существа в темном углу.
Пол выскочил из ванной, в два прыжка, отталкиваясь от стен, очутился у входной двери, прижался к ней спиной, жадно глотая воздух. Нет, не получится. Когда он вернется — если вернется, — существо будет ждать.
Ну и ладно; Он направился в бар, где крутили исключительно Фрэнка Синатру, выпил столько, сколько в него влезло, а когда вышел, покачиваясь, на улицу, ему вослед понеслась очередная песенка:
Хотел бы я забыть Счастливые года.
Но нет, мне не избыть Их горечь никогда.
Потом он очутился на песчаном пляже. Буря в душе улеглась, над головой в черном небе кружили с криками чайки. Их голоса вновь пробудили задремавшее было безумие, и Пол принялся швырять в птиц песком, прогоняя гнусных насмешниц.
Дальше — место, где были говорящие огни, невразумительно о чем-то толковавшие; неоновые огни, грязные ругательства; он ничего не мог понять. Где-то Пол заметил людей в масках, которых видел во сне, и бежал с пеной у рта.
Вернувшись в свою квартиру, он привел с собой девушку, которая заявила что она не телескоп, но готова взглянуть на то, чтo он собирается ей показать, и описать то, что увидит. Поверив ей на слово, Пол вставил ключ, открыл дверь и включил свет. Существо по-прежнему сидело в углу. Надо же, никуда не делось.
— Ну? — спросил он чуть ли не с гордостью, тыча пальцем.
— Что «ну»?
— Как насчет него?
— Кого?
— Его, тупая сука! Его!
— Знаешь, Сид, у тебя, по-моему, что-то с головой.
— Я не Сид и не смей мне врать! Лживая шлюха!
— Слушай, ты сказал, что тебя зовут Сид, значит, будешь Сидом. Никого я в этом углу не вижу. Хочешь трахаться, так давай, а нет — так налей мне стаканчик, и разойдемся подобру-поздорову.
Он замахал руками, вытолкал девушку из квартиры.
— Убирайся, вали отсюда!
Она ушла, и Пол снова остался наедине с существом, которое равнодушно взирало на происходящее, ожидая назначенного срока, чтобы вылезти из угла и уничтожить последние обрывки реальности.
Они словно слились в симбиозе, дружно задрожали, заимствуя что-то один у другого. Пол испытывал ужас и отчаяние, покрылся с головы до ног холодным потом; ощущал мучительную боль одиночества, которая извивалась, как дымок от костра, густой и черный. Существо источало любовь, а он пожинал муку и одиночество.
Один наедине с неведомым, с неподвижной угрозой, олицетворением его страданий.
Внезапно он понял, что означал тот сон. Понял и сохранил понимание при себе, ибо это осознание только для тех, кто видит подобные сны, им нельзя ни с кем делиться. Понял, кто были те люди, понял, почему убивал их именно так и никак иначе. Встал, подошел к шкафу, разыскал вещмешок с армейской формой, достал со дна стальную вещицу. Понял, кто он, понял и обрадовался, догадался, что это за существо, кто такая Жоржетта, увидел лица всех на нашем поганом свете женщин, лица всех мужчин из своих снов; сообразил, кем был человек, который вел машину и спас его от толпы (вот оно!). В руках Пола неожиданно очутился ключ, которым надлежало воспользоваться.
Он прошел в ванную, поскольку не хотел, чтобы тварь в углу сообразила, что добилась своего. Как говорится, фиг тебе. В зеркале Пол увидел собственное отражение — симпатичное лицо, совершенно спокойное, улыбнулся и тихо сказал:
— Зачем ты уходил?
Поднес к голове стальную вещицу.
— Никому, никому не хватает мужества выстрелить себе в глаз. — Дуло пистолета сорок пятого калибра нацелилось точно в веко. — В голову стреляли, было дело. Те, что посмелее, — в рот. А в глаз никто, ни одна сволочь.
Пол надавил на курок, как его учили — мягко, решительно, недрогнувшей рукой.
Из-за стенки донесся протяжный, хриплый вздох.
Молитва за того, кто не враг
— Ну как, ты ее трахнул? — Он включил приемник — «Сьюпримз» пели «Любовь-малышка».
— Не твое собачье дело, приятель. Джентльмены о таких вещах не говорят. — Второй сунул в рот очередную пластинку жвачки и на какое-то мгновение стал похож на хомяка с запасом зерен за щекой.
— Джентльмены? Черт побери, парень, по-твоему, ты похож на джентльмена?
— Скажи лучше, прерыватель посмотрел?
— Я заглянул к Крэнстону. — Первый покрутил ручку настройки — на другой волне 'Роллинг Стоунз' пели 'Никак не могу получить удовлетворения'. — Там сказали, что вся загвоздка в моменте зажигания, и содрали с меня двадцать семь зеленых.
— Не в моменте зажигания, а в прерывателе.
— Слушай, раз ты такой умный, сделал бы все сам! Если хочешь, иди объясняйся с Крэнстоном, а ко мне не приставай.
— Дай расческу.
— Свою надо иметь. Или хочешь, чтобы у меня тоже завелись вши?
— Пошел в задницу. Давай сюда расческу.
Первый достал из кармана брюк алюминиевую шведскую расческу, по форме напоминавшую те, какими пользуются парикмахеры. Второй на миг перестал жевать, несколько раз провел расческой по своим длинным темно-русым волосам, затем пригладил кудри пятерней и вернул расческу хозяину.
— Как насчет того, чтобы поехать в «Верзилу» перекусить?
— А бак заправишь?
— Держи карман шире.
— Не, в «Верзилу» ехать не хочу, мотать там кругами, словно краснокожие в 'Маленьком большом роге'. Оно того не стоит, твоей подружки может и не оказаться.
— Ну а что ты предлагаешь?
— Не знаю, только в «Верзилу» ехать не хочу, мотать там кругами, словно генерал Кастер, это уж точно.
— Понятно. Очень остроумно. Вали в Голливуд, скоро станешь знаменитостью.
— Слушай, ты давно не был в «Короне»?
— Давно, а что?
— Там идет фильм про евреев в Палестине.
— С кем?
— Не помню. Кажется, с Полом Ньюменом.
— Не в Палестине, а в Израиле.
— Какая разница? Видел?
— Нет. Хочешь посмотреть?
— В принципе можно, все равно делать нечего.
— Когда твоя мамаша вернется домой?
— Они с отцом встречаются в семь.
— Ты не ответил на мой вопрос.
