— Я никогда не думал, что мне кто-нибудь нужен. Теперь знаю, Претри. Каждому кто-нибудь нужен.
— Многие понимают это слишком поздно, когда уже нет прока в этом знании. — Петерсону почти не пришлось учить марсианина-тот умел говорить по-английски, когда пришел. Еще одна загадка джилкита, но Петерсон над ней не думал. Много космонавтов и миссионеров успели побывать на Марсе.
Чужак напрягся, и его клешня тронула человека за плечо.
— Он приближается.
Дрожь ожидания охватила старика, мурашки близкого старта прошли по коже. Поднялась седая голова Петерсона, и через теплую мягкость пледа он ощутил холод. Значит, уже рядом.
— Он идет?
— Он пришел.
Они оба чуяли его, и Петерсон ощущал знание стоящего рядом джилкита. Он научился разбирать настроения чужака, как и тот привык понимать чувства землянина.
— Серый, — негромко позвал Петерсон, и голос мягко угас в вечернем воздухе, а лунные долины не ответили.
— Я готов, — произнес старик и протянул левую руку навстречу пожатию. Другой рукой он поставил на стол стакан с виски.
Окостенение проползло по телу, как будто кто-то взял его руку в свою. И, думая, что пора уходить, снова одинокий, он сказал:
— Прощай; друг Претри.
Но чужак не стал прощаться. Как сквозь туман, дошел до Петерсона голос джилкита:
— Мы идем вместе, друг Петерсон. Ко всем народам приходит Серый. Почему ты думал, что я уйду один? Друг нужен каждому.
— Серый, я здесь. Здесь. Я не один, Серый!
Странно, но Петерсон каким-то образом знал, что джилкит протянул клешню и что ее приняли.
Слепые глаза закрылись.
Тишина длилась долго, а потом осмелели сверчки и запели еще громче, а на веранде перед хижиной воцарились молчание и мир.
Ночь спустилась на опустелые земли. Ночь, но не тьма.
Время глаза
На третий год свой смерти я встретил Пиретту. Встретил совсем случайно. Просто она занимала палату на втором этаже, а мне были разрешены прогулки по первому этажу и садам для принятия солнечных ванн. Первое время казалось странным, что мы вообще встретились. Ведь она оказалась в Доме после того, как в 1958 году ослепла. Я же был одним из тех стариков с молодыми лицами, что пережили Вьетнам.
Честно говоря, этот Дом, несмотря на высокую ограду из гладкого камня и навязчивую опеку миссис Гонди, все же не был мне так противен. Я твердо знал, что когда-нибудь объявшая меня мгла рассеется — и у меня снова появится потребность с кем-то поговорить. А тогда я смогу наконец этот Дом покинуть.
Только все это в будущем.
Не то чтобы я с надеждой предвкушал этот день, но и не искал для себя прибежища в размеренной жизни Дома. Я как бы висел в забытьи — меж интересом к этой жизни и намерением ее оставить.
Я был болен. Вернее, мне сказали, что я болен. Только что бы мне там ни говорили, я был мертв. И не видел никакого смысла хоть чем-то интересоваться.
Совсем иное дело — Пиретта.
Нежное личико, словно выточенное из нефрита. Голубые глаза — будто тихая гладь мелкого озера. Ее тонкие руки всегда находили себе какое-нибудь пустяковое занятие.
Повстречались мы, как я уже сказал, совершенно случайно. В то самое время, которое она потом назвала «временем ока», Пиретта стала какой-то беспокойной — и ей удалось удрать от своей мисс Хейзлет.
А я, свесив голову на грудь и заложив руки за спину, как раз прогуливался в нижнем коридоре, когда Пиретта стала спускаться по массивной спиральной лестнице.
У этой лестницы я частенько останавливался и наблюдал за пустолицыми женщинами, что оттирали ступеньку за ступенькой. И всякий раз возникало странное чувство, будто они спускаются в ад. Начинали они сверху и отмывали все до самого низа. У всех одинаковые седоватые волосы вроде пакли или слежавшегося сена. Работали они с методичной обреченностью. Это явно было их последнее занятие перед могилой, и они яростно цеплялись за него, вовсю орудуя тряпками, мылом и водой. А я стоял и смотрел, как они шаг за шагом спускаются в ад.
Но на сей раз там не было коленопреклоненных рабынь.
Я слышал, как Пиретта движется вплотную к стене: нежные кончики ее пальцев касались деревянной обшивки, — и сразу понял, что она слепа.
Причем не просто страдает недостатком зрения. Нет, совсем слепа.
Во всей ее внешности было нечто неуловимое — и оно мгновенно проникло в мое мертвое сердце. Я смотрел, как она спускается с величавой медлительностью — будто под неслышную музыку, — и все мое существо неудержимо повлекло к ней.
— Простите, быть может, вам помочь? — услышал я свое вежливое предложение. Пиретта резко остановилась и подняла голову с чуткостью полевой мыши.
— Нет, благодарю, — столь же вежливо отозвалась она. — Большое спасибо, но я и сама вполне могу о себе позаботиться. А вот до той особы… — она кивнула в сторону верхней площадки —…это, похоже, никак не дойдет.
Одолев оставшиеся ступеньки, Пиретта ступила на бордовый безворсый ковер. Потом остановилась и резко выдохнула — будто только что завершила кругосветное путешествие.
— Меня зовут… — начал было я, но она, слегка фыркнув, тут же перебила:
— Зовут, как и звали. — Девушка мило захихикала. — Ну что в самом деле могут значить какие-то имена? — В ее голосе звучала такая убежденность, что я просто не мог не согласиться.
Потому и сказал:
— Да, похоже, что так.
Пиретта негромко засмеялась и пригладила свои спутавшиеся со сна рыжеватые волосы.
— Не похоже, — заключила она, — а так и есть.
Все ее слова казались мне очень странными. По многим причинам. Во-первых — какая-то путаная непоследовательность. Хотя тогда это в глаза не бросалось. А во-вторых, она была первой, с кем я заговорил с тех пор, как два года и три месяца тому назад меня поместили в этот Дом.
И все же я почувствовал привязанность к этой девушке и попытался развить наше поверхностное знакомство.
— А все-таки, — отважился я возразить. — Надо же как-то отличать одного человека от других. — Я еще осмелел и выпалил нечто совсем отчаянное: — Особенно если человек этот кому-то нравится…
Бесконечно долгое мгновение Пиретта обдумывала сказанное, одной рукой по-прежнему опираясь о стену, а другую поднеся к своему бледному горлу.
— Если вы так настаиваете, — подумав, ответила она, — можете звать меня Пиретта.
— Это ваше настоящее имя?
— Нет, — честно ответила она, и я понял, что мы подружимся.
— Тогда вы зовите меня Сидней Картон. — Я выпустил на волю давнее заветное желание.
— Недурное имя, если такие вообще бывают, — признала девушка, и я кивнул. Потом, поняв, что кивка ей не услышать, пробормотал что-то лаконично-одобрительное.
— Хотите, я покажу вам сад? — прозвучало затем мое рыцарское предложение.
— Было бы мило с вашей стороны, — иронически отозвалась Пиретта, — как видите, я совершенно
