Она, родившая трех детей. Давно уже ставшая женщиной.
Пойдешь дальше, отдашь все, что у тебя есть? Ведь любят не только сердцем, не только разумом. Слова, чувства - все это отличается от любви так же, как слова о войне отличаются от самой войны. Давший клятву гэйна - должен жертвовать при случае и своим телом. Если нужно защитить Дейтрос. Произнеся слова любви - отдашь ли ты свое тело - насовсем?
Или пожалеешь, или какие-нибудь высокие, высокоморальные соображения остановят тебя, и ты сохранишь себя - и не отдашь ему? Человеку, который тебе дороже жизни, выше звезд?
Ивик потянула рубашку вверх. Сняла. Обнаженная кожа словно блестела в полутьме, краснела сморщенная в месте старого ожога.
-- Ивик, - прошептал Кельм. Руки коснулись ее кожи. Скользнули. Щелкнула сзади застежка.
Ивик выскользнула. Встала. На ней ничего больше не было. Кельм поднялся, освобождаясь от одежды, лаская ее.
У него было красивое тело. Мышцы не дыбились горой, но четко выделялись под смуглой кожей. Чистой кожей. Шрамы были небольшими, аккуратными. На уровне ключиц. На руках. На животе. В паху. Ивик снова ощутила слезы на глазах - от жалости и ужаса за него.
Кожа соприкоснулась с кожей. Тело - с телом. Ивик впервые в жизни почувствовала, что значит - любить мужчину. Что такое мужчина. Она почти не ощущала, что происходило на уровне тела. Они где-то лежали. Или может быть, летели. Мужчина - это вот что... это все, кто уходит, вскинув на плечо автомат... 'пусть он возьмет меня. Это моя работа'... я привык... как можно привыкнуть - умирать? Но ведь он действительно - привык. Это его работа. Защитить, закрыть телом. Как миллиарды, триллионы, поколения мужчин закрывали и защищали. Спасали. Ребенка и мать ребенка... семью. Своих. Это древнее самого человека. Это в крови. И так же в крови - отдать ему себя, отдать свое тело, ведь это он любит так, что способен умереть за тебя... и умирал уже.
... и был при этом бесконечно ласковым. Как солнце. Прекрасным.
И во всем этом не было ни одного грязного оттенка. Ни в одном прикосновении. Не было стыда. Не было страха. Он знал, как это делать. Он все делал правильно.
Ивик в первый раз поняла, что это - самая чистая вещь на свете.
Она проснулась будто от толчка.
Тусклый свет просачивался сквозь шторы.
Она лежала, всей кожей ощущая его кожу, струящееся тепло. И неприятную теперь влагу. Она отодвинулась.
Вроде похмелья. Все вспоминалось как бред. Что-то было ночью. Да, ей было очень хорошо. Как никогда. Но это же бред, бред, это дикость... Она просто забыла обо всем остальном.
Ивик вскочила. Путаясь в штанинах, стала натягивать на себя брюки.
Так бывает иногда во сне - ты что-то там чувствуешь, переживаешь... а потом просыпаешься и понимаешь, что на самом-то деле все иначе. Вот и сейчас... надо вымыться. Она воровато выглянула в коридор. Никого. Подхватила одежду, скользнула в ванную.
Пока она мылась, пока одевалась, приводила себя в порядок, действительность наваливалась все сильнее, все безжалостнее... Действительность говорила голосом Даны все те же слова, разумные и логичные. Правильные. Абсолютно невыносимые. Несовместимые ни с чем... ни с чем настоящим.
...особенно она боялась, что он проснется. Что она не успеет уйти до того, как...
Что они тогда будут делать? Пить чай? Жарить яичницу?
Что они скажут друг другу?
Любое слово теперь превращало все в балаган. В дешевую комедию под названием 'адюльтер'. В анекдот - приезжает муж из командировки, а в шкафу...
Это же бред! И ведь вроде она не пила. Что она может отдать ему? Что - если ей уже давно ничего не принадлежит? Да, он хороший, да, он заслуживает всего, но
