этот мир таким? Так же, как ночью я ощущала счастье Кельма, которому он сам не верил, так же сейчас я ощущаю его боль. Он чувствует то же, что я. Он первый раз поверил, что и ему - дано. Аромат того самого плода. Поверил, что на земле, на Тверди или в Медиане, это - бывает. Что это не только после смерти (да и то вряд ли), как нам обещает церковь. И тут же это отобрали. Это оказалось ложью, мифом, блефом...
Это как из ледяной пустыни тебя на миг выдернули в теплую, светлую комнату, и ты чуть-чуть стал отогреваться, увидел свет, иней на коже оттаял, послышались человеческие - или ангельские голоса - и тут же тебе сказали, что так нельзя, и швырнули обратно в пустыню. Как смириться с этим, как жить дальше? Ведь через пустыню и дальше надо идти. Терпеть ледяную крошку, секущую лицо. Преодолевать себя. Расстояние. Идти к непонятной, кем-то извне заданной цели, причем уже в полном, окончательном одиночестве...
Да не пошла бы эта цель куда подальше?
В Медиане нет необходимости романтически сидеть на бревнышке у костра, скорчившись, беспокоясь о дровах, грызть подгоревший кусок Можно развалиться на мягких диванах, под балдахином и поглощать... правда, только яства, принесенные с Тверди - но зато хоть на золотых блюдах. Можно создать кафе с полосатыми тентами. Можно - уютную кухоньку. А можно оседлать прозрачные радужные силовые поля...
Только не хочется ничего создавать.
Ивик, правда, не сидела на бревнышке - она создала что-то бесформенное, бесцветное, но по крайней мере, на этом можно было лежать или сидеть. И она сидела, выковыривая наспех созданной вилкой свинину. Запивала водой. Посасывала дольку шоколада.
К ней подошел Керш иль Рой. Вынырнул из Медианного тумана. Он был не такой, как на похоронах - умер три года назад, уже совершенно седой, обрюзгший, куда старше своего возраста, у него было больное сердце. Сейчас Керш был такой, как раньше. Как в то время, когда Ивик училась в квенсене. Подошел. Молча стоял рядом. Ивик отправила в рот кусочек тушенки. Подмигнула.
-- Нехорошо, да, хессин? Я не встаю при вашем появлении. Не отдаю честь. Я обнаглела, правда?
-- Ничего, - сказал он, - я ведь мертвый.
-- Не расстраивайтесь, - не удержалась Ивик, - большинство ваших учеников не доживут до ваших лет. Многие уже не дожили.
Она прикусила язык, видя сгорбившуюся спину директора.
-- Извините. Я не хотела...
-- Да что ж, это правда, Ивик. Я жил. Убивали вас. Я умер просто от инфаркта. Это ведь не так страшно.
Ивик соскочила с убогого седалища.
-- Простите, Керш...
-- Сердце, - сказал он спокойно, - это вас убивали... били... Жгли. Брали в плен и пытали, насиловали, мучили. Рвали на куски снарядами. Это действительно страшно. А со мной ничего такого не происходило. Вы были молоды, красивы, вы любили друг друга - и вас убивали. Вы были маленькими... Ивик, когда дети приходят в квенсен - они же очень маленькие. И когда начинают воевать - маленькие. Это вам доставалось, а мне - нет. Только сердце... ведь оно у меня есть, Ивик. Но я не могу жаловаться. Мне повезло. Ты бы хотела поменяться со мной? Ты бы хотела жить так, как я?
Ивик заплакала.
-- Чтобы твои дети... Ивик, я ведь каждого помню, кто не дожил. Это ведь неправда, что сердце у человека становится каменным.
-- Керш... Керш, это мало, конечно, но... я давно вам простила.
-- Я знаю, девочка. Вы все прощаете. Смиряетесь. Считаете нормальным. Я помню, что сделал с тобой.
Ивик села.
-- Керш, я все понимаю. Но вы не давите на жалость, ладно? Мне вас жалко. Но мне и себя ведь жалко. И Кельма. Мне всех жалко. Но это не то. Это все чувства. Объясните мне только одно - зачем? Какой в этом смысл? Зачем мучились вы, зачем посылали на смерть нас?
