содрогнулася! Я от его отскочил в сторону-то, твой топор подхватил да рубанул по шее опять же! Так топор в ей и осталси… Потом я полымя тушил… Да не шибко успел-то – сгорели полати, лишь головешки осталися…
- Ничего, Никитушко, - Степан говорил с трудом. В глазах все еще плыли темные круги. – Ничего. Взавтра новые срубим.
- Ды куды тебе, дядь Степан? – отрок с болью и жалостью смотрел в глаза Степана, затуманенные болью. – Ить у тебя така дырища на голове, что я уж думал, не остановить мне кровь. Я ить всю холстину, что у нас была, извел, пока кровь твою остановил. Слаб ты больно, дядь Степан. Ежели ишо кто к нам нагрянет – голыми руками возьмут. Я-то не вой ишо, такой, как ты. И когда ишо таким-то воем стану…
Только теперь Степан почувствовал на голове своей повязку, плотно укутавшую череп. Он потрогал повязку и, убедившись, что повязана она крепко, прошептал:
- Ты помоги-ка мне сесть, Никита. Хочу взглянуть на того нелюдя, что едва меня жизни не решил.
Никита помог ему приподняться и,… глаза Степана округлились от великого изумления. Ибо на полу, скрючившись в предсмертной агонии, лежало тело шамана Дудара, поверженного отроком Никитой…
- Да ведомо ли тебе, Никитушко, кого ты поверг в честном бою?! – Степан с восхищеньем глядел на отрока. – Ведь это шаман ихний – Дудар! Тот шаман, коего отряд татар в полсотни воинов одолеть не мог! А ты говоришь, что ты не вой! Да ты уже меня превзошел в доблести-то…
- Ты скажешь тоже, дядя Степан, - отрок смущенно потупился, уже по-другому глядя на тело поверженного им ворога. – Вот уж не думал, что это сам Дудар-то…
- Только пошто их четверо-то? – Степан задумался, понимая, что двое нелюдей смогли уйти. А это значит, что опасность не миновала, и нужно ждать новой беды…
- Дык, может двое на твои ловушки попались? – спросил Никита. – Али ты запамятовал, что в лесу две колоды с кольями вострыми над тропою для них повесил?
- И то… - прошептал Степан. Его мутило. В голове вновь тревожно молотили молоты. – Ты накрой меня чем-нито, Никита. Чтой-то морозит меня крепко…
Его трудно, натужно вырвало клюквенным морсом, испитым ввечеру…
Глава 12
На следующий день Степану стало совсем худо. Оба глаза заплыли огромными синюшными мешками, его выворачивало наизнанку, но по бороде стекала только желтая тягучая слюна.
Никита ни на шаг не отходил от Степана, которого уложил на уцелевшую в огне лавку, отвлекаясь только на неотложные дела. Он починил выбитую плосколицыми дверь, выгреб головешки от сгоревших полатей и начал сбивать новые, благо теса с осени заготовили много. Но работа продвигалась медленно, ибо не имел отрок таких навыков в плотницком деле, коими обладал Степан.
Тела берендеев он, как велел Степан, вытащил под навес, где они околели от мороза, завалил ветками и присыпал снегом.
Холстины для перевязок не было, и Никите пришлось отстирывать золою использованные уже холсты. И теперь под навесом, словно струи дождя завивались на ветру длинные выбеленные ленты.
К вечеру совсем обессиленный Степан, с трудом повернувшись на тесной лавке, прохрипел:
- Никитушко, сынок, худо мне… Надобно идти за Мефодием, иначе, кончусь я тута. Не могу я встать да травы найти, какие надобны, да и не вспомню я, каки надобны-то. Сильно меня Дудар приложил палицею своею, будь он неладен…
- А найду я дорогу-то, дядя Степан? Я ить только с тобою в лес ходил, да и то в другу сторону, в чащобу…
- Объясню я тебе, сынок. Поутру пойдешь.
Утром Никита встал до свету и быстро собрался в дорогу. Степан обсказал подробно, как идти по лесу, а потом по степи и, осенив отрока крестным знамением, сказал:
- Ты топор-то сунь за пояс, неровен час… Много злых людей по свету ходит, да и плосколицых, поди, не всех извели… Ты как будешь в Михайловском, боярину Ондрею Василичу обскажи про берендеев-то. Про Дудара особливо, ибо награда за них положена мурзою татарским. Ну, иди с Богом, Никитушко. Да постарайся поскорее обернуться…
Неласковое зимнее солнце клонилось к верхушкам сосен и берез, когда увидел Никита маковку Михайловской церквушки, увенчанную крестом с полумесяцем, о коей поведал ему Степан. Идя по скрипучему снегу широким шагом, скоро ступил Никита на широкую улицу села.
Старец Мефодий несказанно обрадовался, увидев отрока, хотя виду не казал, сохраняя всегдашнюю внешнюю суровость. А как услышал ровно текущую да разумную речь Никиты, совсем недавно только безумно улыбавшегося миру, все ж не удержался – растянул жесткие уста в неширокой улыбе, запрятанной в густую белую бороду.
Выслушав рассказ Никиты о нападении берендеев, Старец задумался. Староста Фрол только- только начал выкарабкиваться из объятий смерти, и за ним еще нужен был пригляд. Но и Степана с серьезной раной на голове нельзя было бросить на произвол жестокой судьбины. Ибо как ни крепок был телом и духом Степан, такое тяжелое ранение могло погубить его весьма быстро… И ежели не убить, то лишить рассудка, что для такого человека, как Степан, было бы хуже смерти…
Настена, слышавшая рассказ отрока о битве с нелюдями, стояла, прижавшись всем своим хрупким девичьим телом к стене, и тихо плакала, зажав рот двумя ладошками. Уразумев, не умом даже, а любящим сердцем, какая беда грозит ее суженому, и о чем задумался Старец, она шагнула за порог горенки.
- Батюшка Мефодий, - молвила девица. – Вы скажите Микуле, пусть отпустит меня с Никитою в лес. Я присмотрю за Степаном, только скажете мне, что делать надобно, как лечить хворь его. Вы не думайте, я справлюсь…
Старец внимательно посмотрел на девицу. Живя в доме старосты, он достаточно видел и знал всех его обитателей, и к Настене испытывал особую приязнь, ибо она схватывала на лету его слова и тотчас бросалась их в точности исполнять. Сметлива была девка не по годам, и разумна. И не по-девичьи богата духом.
- Вот и добре, Настенька, - сказал он. – Кликни-ка братца, поговорю я с ним.
Микула, выслушав Старца, не колеблясь, дал свое согласие, и Старец стал собирать для Степана травы и готовить снадобья. Оставив приготовленные снадобья на припечке настаиваться, Мефодий уединился с Настеной в горенке и долго объяснял ей, что и как делать, чтоб вернуть Степана к жизни.
К вечеру прискакал боярин Ондрей, к коему Микула посылал гонца, а с ним мурза татарский Хасан с отрядом.
Они внимательно выслушали рассказ Никиты о нападении берендеев, и мурза, цокнув в восхищеньи языком, сказал:
- Вот же силен мужик Степан, ох, силен! А ить думал я, что не иначе Дудар в лесу-то схоронился, не ушел за речку! Следы свои проложил к реке, чтоб нас по ложному гону направить, а сам в лес воротился… Да хорошо, что на Степана попал, получил укорот. Ить ежели бы в село какое-нито пошли с разбоем, никто бы не совладал с имя. Никто… Ибо сильны зело нелюди-то, да жестоки безмерно. А жизнь – ни свою, ни чужу и в медный грош не ставят.
- Хорошо-то хорошо, - пробурчал боярин. – Да только Степан-то теперя с головою разбитой
