ослабленные казачьи курени. Но большинство склонялось к тому, чтобы идти с донскими казаками на литвинов и татар.
Долгой была та Рада, но, в конце концов, решила – собирать казаков в поход. И когда пришла пора выбирать походного атамана, вышел в круг Кондрат Баштовенко.
- Братья – казаки, - сказал он, поклонившись на четыре стороны и осенив себя крестным знамением. – Я долго ходил в походы, не одни сапоги стер, и не одну саблю сломал о вражьи головы. Покрылся я ранами и увечьями в походах, и знать, пришла мне пора обзаводиться жинкой и уходить в «гнездюки» . Много я повидал на своем казацком веку атаманов, и сам был атаманом и водил в битвы казаков. Потому знаю, каким должен быть атаман в походе, чтоб и славу заслужить, и казаков понапрасну не погубить. Знаю, каков обычай наш старый, не нами – дедами нашими установленный, жестокий пусть, но то не нам решать. Предлагаю я, братове, на атаманство Гната Зарубу. Брат он мне по духу, по воле нашей казачьей, славен познаниями своими военными. Знаю, что по обычаю нашему на смерть его обрекаю, но нет у нас другого такого же, чтоб по силам и по уму ему было казаков в поход вести. А что до обычая стародавнего, чтоб походного атамана после войны в мешок, да в реку с кручи, давайте, казаки, подумаем – может пора уже тот обычай отменить! Да пусть наши атаманы, в походе себя славой неувядаемой покрывшие, апосля войны доживают свой век с нами в Сечи. Пусть не уходят в женатые, да вообще пусть за пределы Сечи не выходят, но живут во славе и почете в товариществе нашем.
Якшо будет на то ваша воля, давайте кинем шапки, братове…
Но тут встал атаман Кошка и, не выходя в круг, сказал:
- Братья – казаки, старшино, я тоже скажу слово за Гната Зарубу. Добрый казак и, главное – справу военную добре розумиет. И я кину шапку за него.
Но обычай ломать мы не можем, не вправе мы отменять то, что предками нашими славными у спадщину нам досталось. Вы знаете все, что должен избранный нашим товариществом походный атаман полювать в степи живьем матерого волка – вожака стаи и провести с ним его последние часы. Наши славные предки считали, что атаман возьмет от волка его презрение к смерти и его готовность умереть. Возьмет коварство к врагу и силу волчьего духа. Возьмет умение водить стаю и умение управлять стаей в жестокой борьбе за жизнь.
Но вот жить после войны в суспильстве с волчьими навыками, считалось, и я знаю, что это – правда, казак уже не сможет. Ему постоянно нужна будет война, он уже не сможет без нее. А, значит, будет представлять постоянную угрозу окружающим.
Таков обычай. Но давайте, казаки, решим судьбу Гната, якшо мы его сейчас выберем, после похода. Будет на то воля круга – не лишим его жизни. Но якшо сломается казак на войне, атаманя, поддержим обычай и сделаем то, что предками завещано. Згода, казаки?
В ответ прозвучало дружное «згода» и в воздух взметнулись сабли и полетели казачьи шапки…
ГЛАВА 28
В месяц березень принесла волчица четверых крепколобых волчат. Теперь в стае вместе с прежним потомством, коего было аж семеро, стало тринадцать волков. И хотя малыши двух месяцев от роду уже пытались самостоятельно покинуть логово и уйти в неведомый, полный опасностей мир, их нужно было постоянно кормить, а есть они хотели постоянно.
Поэтому волки во главе с вожаком проводили все дневное время в степи, добывая пищу. И возвращались в логово, устроенное в небольшой пещере в скалах у реки, только ночью. Благо, после очередной человеческой рубки коней по степи носилось видимо-невидимо. Нужно было только загнать очередную жертву, насытиться самим и принести мясо волчице и волчатам. Кроме того, низкорослые приземистые всадники на таких же низкорослых лошадях постоянно гнали по степи со стороны теплого моря несметные стада коров и овец, из которых волки вырывали две-три овцы и легко уходили с добычей. Так что, в эту весну недостатка в пище не было, и волки были крепкие, упитанные, плотная рыжевато-серая шерсть их лоснилась даже в свете вечерних сумерек.
Вожак, еще более заматеревший, просто огромный по волчьим меркам зверь, держал стаю в жестком повиновении, при малейшем поводе пуская в ход свои острые клыки и подавляя массой налитого могучей силой тела. Молодые волки, видевшие однажды, как он с ходу завалил молодого бычка и, забросив его тело себе на холку, унес, уходя от метких стрел пастухов, далеко от стада, безоговорочно признавали его старшинство.
В тот злополучный день волки, ушли далеко от логова, но добычи не добыли. Злые и голодные они вышли в сумерках к реке на водопой и, не чуя никакой угрозы, подошли к воде. И только у воды вожак вдруг встал, как вкопанный, шерсть на загривке его вздыбилась и, издав короткий рык, призывая волков за собой, бросился он прочь от реки. Вслед им захлопали выстрелы, но было поздно: вожак, петляя и путая следы, уводил стаю к длинной балке, поросшей густым кустарником, которая выходила прямо в камыши, где найти их без собак будет уже невозможно.
Отсечная линия охотников попыталась выгнать волков на простор в степь, но лошади, завидев волков, шарахнулись в сторону, подарив им несколько бесценных мгновений, за которые стая успела уйти в балку.
Стрелой пролетели волки сквозь тенистую балку и махом выметнулись на увал.
Однако люди оказались хитрее и умнее. Вся линия камыша оказалась густо утыканной какими-то непонятными, нестепными яркими красными пятнами, явно принадлежащими человеку. Волки встали, а затем заметались вдоль камыша, выискивая лазейку. И только вожак, презрев опасность, ринулся за флажки, увлекая за собой стаю. Но волки закрутились на месте, поскуливая и не решаясь следовать за вожаком: уж очень непонятными, внушающими животный страх выглядели эти ярко-красные пятна на зеленом фоне камышовых зарослей.
Тем временем подоспела погоня, и из балки раздался гром выстрелов. Двое волков свалились, как подкошенные, а остальные бросились врассыпную.
Вожак не стал терять ни мгновения и опрометью бросился в камыши. Вскоре, преодолев густые заросли камыша, он вышел к лиману. Волка после длительного бега мучила жажда, но он прекрасно знал, что вода в лимане соленая и, потому спокойно потрусил к небольшой речушке, впадающей в лиман.
Волк вошел в густые заросли шиповника, которыми порос берег реки, и вдруг почуял рядом присутствие человека. Он припал к земле и пополз к речке, огибая низко нависшие над землей ветки, украшенные бледно – розовыми цветками. Сквозь прогалы между ветвями он осмотрел берег, но человека не увидел. Но характерный запах лошадиного пота, смешанный с запахами дыма, который люди выпускают из длинных изогнутых кусков дерева, а потом - изо рта, и металла, который рвет плоть и людскую, и звериную, усилился. И все же запах был слабый, так пахнет от одного человека – от многих людей запах был бы жесткий и стойкий, волк мог учуять его даже спустя несколько дней после того, как по степи прошли люди и их лошади.
Вожак навострил уши и медленно, пядь за пядью передвигаясь, совершенно бесшумно пополз на запах. И по мере передвижения чувствовал он, что запах становится все ближе и ближе…
Волк, только что потерявший своих кровных детей, погибших от людских рук, не хотел уступать теперь место у воды единственному человеку. Волк жаждал крови и отмщенья. Когда запах стал совсем невыносимым, он понял, что человек рядом. Зверь затаился и стал ждать, чувствуя, как от человека начинает пахнуть потом. Значит, он тоже чует волка и боится его. Человека волк есть не станет, он просто зарежет его и напьется крови, а потом пойдет в логово – к своим маленьким волчатам, которым возможно тоже суждено погибнуть от рук людей. Что ж – так устроена жизнь в степи: волк ненавидит и боится человека с его огнем, вылетающим из длинной металлической палки и выбрасывающим кусочек раскаленного металла, который убивает все живое. Человек ненавидит и боится волков, которые режут принадлежащий ему скот, зачастую просто, чтоб напиться крови. Боится его звериной натуры, его бесстрашия и презрения к смерти. И никогда волк и человек не поймут и не простят друг друга. Эта
