смертельная вражда между ними вечна, как вечна ковыльная степь под луной…
ГЛАВА 29
Гнат верно рассчитал, что настоящий матерый вожак пойдет, не убоявшись, через флажки и выйдет к воде. Потому и выбрал место для засады именно здесь, где было наиболее удобное место для водопоя. Он услышал зверя, когда тот безбоязненно вошел в кустарник. Он приготовил лук и наложил стрелу на боевой упор. Но шелест веток от движения волка внезапно стих, и только тихий плеск воды нарушал тишину.
Гнат понял, что волк учуял его присутствие и затаился. Гнат тоже сидел, не шевелясь в своем укрытии, образованном низко склонившимся над водой стволом вековой вербы, и камышом и ждал появления зверя. Он заранее вырезал в густой стене камыша небольшое окно – бойницу, открывающее ему кусок пологого берега, по которому только и можно было спуститься к воде.
Но время шло, а волк не появлялся, и Заруба вдруг забеспокоился. Зная ум и коварство волка, он подумал, что волк мог уже обойти его засаду и зайти с тыла, чтоб внезапно напасть со спины, и обернулся, чтоб осмотреться с тылу. Это движение выдало его и, когда он всем телом вновь развернулся к берегу, волк был уже на расстоянии прыжка. Его мощное тело взлетело в воздух, а Гнат не успевал даже поднять лук. Ему пришлось шарахнуться за ствол вербы, и волк пролетел мимо. Гнат бросил бесполезный теперь лук и выхватил кинжал. Приземлившись, волк мгновенно развернулся и бросился на человека. Гнат едва успел выбросить ему навстречу руку с кинжалом, но волк каким-то чудом увернулся от удара и, щелкнув зубами, ухватил Гната за широкий обшлаг рукава свитки. Казак инстинктивно шарахнулся назад, но масса волка была такова, что рукав свитки, вместе с рукавом крепкой холщовой сорочки, который тоже оказался в зубах волка, остались в его пасти. От сильного рывка, Гнат едва не выронил крепко зажатый в руке кинжал. Волк, мотнув тяжелой массивной головой, отбросил тряпки. Он вдруг изменил тактику и пошел вокруг человека, глядя ему в глаза остановившимся, тяжелым, каким-то мертвым взглядом. Его желто-карие глаза налились кровью, и от волчьего взгляда мороз пробежал по жилам Гната. Они были абсолютно беспощадны – эти глаза. Они горели такой дикой злобой, что у Гната свело желудок и сбилось дыхание. Так, должно быть, выглядели глаза дьявола, да перед ним и был дьявол в волчьем обличье, и от этих дьявольских глаз веяло неминуемой смертью. Теперь казак понял, почему предки заставляли походного атамана пройти это испытание: глядя в глаза волка, казак смотрел в глаза дьявола. Ни в одном бою, ни у кого из бесчисленных врагов, с которыми довелось биться Зарубе, он не видел во взоре такой злобы, такой ненависти и такого глубокого предвещания скорой и лютой смерти, как сейчас. Видел он глаза медведя, которого рогатиной завалил в лесу на Донце – заплывшие, пустые и невыразительные. Но глаза волка!... Гнат вдруг ощутил не просто страх, но какой-то невероятный суеверный ужас перед зверем. Дрожь пробежала по его членам, рука с кинжалом опустилась, а зверь продолжал медленно кружить вокруг него, гипнотизируя своим бесовским взглядом и лишая воли к сопротивлению. Он не бросался больше на человека и не делал попыток приблизиться – он ждал. Ждал момента, когда человек сломается и станет легкой добычей.
Теперь уж Гнат не сомневался, что все бабушкины рассказы об оборотнях – это не сказки, а жестокая быль о людях, волей судьбы попавших в такую же ситуацию, в какую сейчас попал он сам, и впустивших дьявола в свою душу…
«Да что ж это я, - подумал вдруг Гнат, - ведь не даст Господь возыметь власть зверю над человеком. Не должно мне гнуться перед волком».
Но взгляд волка упорно притягивал к себе, не давая отвести глаза. Он, казалось, проникал в самую душу, лишая воли и сил.
Пришлось казаку изрядно напрячься, чтоб преодолеть ужас перед зверем, и взять себя в руки. Гнат расслабил мышцы и приготовился к схватке. Страх понемногу уходил, уступая место мужеству и отваге.
Заруба медленно, чтобы не провоцировать зверя, переложил кинжал из правой руки в левую, и перекрестился. А волк, как будто только этого и ждал, в тот же миг бросился на человека.
Теперь Гнат не стал шарахаться в сторону, а подсел под зависшее в полете тело волка и ударил кинжалом в незащищенное брюхо, вспоров его до паха. Волк упал, подмяв задние лапы, но тут же вскочил. Заруба, не давая волку оправиться от удара, заскочил сбоку и всадил нож в его могучую шею. Зубы зверя щелкнули буквально у запястья Гната, но было уже поздно. Клинок легко пробил крепкую плотную шкуру и застрял в шейных позвонках, и Заруба не успел выдернуть его, как волк снова бросился на него. Безоружный Гнат рухнул под тяжестью волка, успев только ухватить его за жесткую шерсть под нижней челюстью и отвести его клыки от своего лица. Но даже смертельно раненный, волк сумел вывернуться и, располосовав когтями грудь казака, вновь вскочил на ноги.
Человек и зверь стояли друг против друга, тяжело дыша, неотрывно глядя один другому в глаза и читая в них лютую ненависть и презрение к смерти.
Только теперь Гнат как следует рассмотрел волка. Это был поистине огромный зверь, весом не менее пяти пудов, весь свитый из крепких мышц, с широкой грудью и мощными лапами.
Он снова прыгнул и сбил казака с ног. Его могучие лапы пригвоздили плечи Гната к земле, не давая пошевелиться, а зловонная пасть, украшенная кривыми саблевидными клыками, устремилась к его горлу. Отчаяние придало сил казаку, и он изо всех сил ударил обеими ногами в пах волка. Именно туда, где из распоротого брюха уже вываливались кишки. Зверь перелетел через тело Гната, разбрызгивая кровь, оставив глубокие раны на его плечах. Но мгновенно оказался на ногах.
Зверь снова попытался напасть, но задние лапы его вдруг подкосились, и он как-то боком, забросив зад в сторону, повалился на землю, но, тяжело поводя боками и задыхаясь, все же смог вновь подняться.
Гнат поискал глазами лук, но тот лежал в пяти аршинах от него, а волк все еще был готов к борьбе. Саблю Заруба, выбирая место для засады, оставил на луке седла, чтобы не цепляться ею за кусты. И теперь у него в руках не было никакого оружия, кроме ногайки, заткнутой за голенище сапога.
Они вновь встретились взглядом, и казак увидел, как глаза волка вдруг подернулись какой-то мутной пеленой. Зверь тряхнул головой, и вдруг тяжело рухнул, уронив голову на передние лапы. Под ним сразу же стало расплываться багряно-черное кровавое пятно. Он уже не пытался подняться и только тяжко и сипло дышал, поводя в одночасье запавшими боками. Но в глазах его стояло такое жгучее презрение, что Гнату снова стало не по себе. Он сделал шаг к волку, намереваясь выдернуть у него из шеи кинжал и добить его, но зверь вдруг резко поднял голову и зарычал, обнажив свои огромные желтые клыки.
Казак уселся напротив, по-турецки поджав под себя ноги, готовый немедленно вскочить в случае опасности. А волк лежал, не отводя от него затуманившийся взгляд и, казалось, собирался с силами. Его глаза, по-прежнему притягивающие, жгучие – глаза беса, раскрыли вдруг Зарубе что-то пока неосознанное, тревожащее, бередящее душу. Он силился понять, что же такое переливается в его душу из волчьих глаз, но мысль тревожно билась в висках и ускользала, уходила, заставляя сильнее биться сердце. Это было что-то ему доселе неведомое, не поддающееся разуму и не подлежащее осмыслению.
Сколько это продолжалось, Заруба не мог сказать, потому что время, как бы остановилось, замерло. Наступила на какой-то период вечность и эта вечность называлась царствием смерти. И казак понял и осознал все, о чем поведал ему волк. Поведал посредством общения душ человека и зверя. И средством общения были их глаза, через которые, как через открытое окно, в душу казака проникло знание. Он был теперь совершенно другим человеком – он обладал тайной, недоступной другим людям. И, попытайся он поведать об открывшемся ему откровении другим людям, он натолкнулся бы на глухую стену непонимания. Заруба понял и оценил древний казачий обычай, по которому он должен был пройти через сегодняшнее испытание. Но понял также и то, насколько правы были предки, лишая возможности казака, который прибрел знание, после войны жить среди людей. Потому что тяжесть знания невыносима в нормальной жизни, без войны, и обязательно прольется кровью. Нужно быть очень сильным человеком, сильным душевно, а не физически, чтобы удержать себя в общепринятых рамках и не дать воли знанию
