на своем веку троих. А он не лез в темники, довольствуясь должностью тысячного, поскольку всех людей в свое войско подбирал сам, сам и обучал военному делу, сам и в походы водил. Зато в бою его войско было самым надежным, организованным и дисциплинированным звеном, на которое каждый их трех пережитых им ханов всегда мог положиться.
Нынешнее положение его войска, которое хан Саип-Гирей фактически отправил на смерть, не нравилось Адилю, но он привык всегда выполнять ханские приказы, а не обдумывать их. Когда, убоявшись стрельбы, немцы и литовцы повернули коней, Адиль-Солтан впервые в жизни подумал, что он и его люди обречены, и на сей раз, военная удача отвернулась от него.
Он вел свой отряд обреченных, сознавая, что под огнем казачьих пищалей поляжет большая его часть, и уже не думал, что хан всегда прав. Он решил нарушить приказ, поскольку быть просто жертвенным бараном ему не хотелось. Он желал себе другой смерти – смерти воина - в кровавой сечи с равным по силам противником. А быть убитым глупой пулей и не поразить при этом врага и даже не вынуть саблю из ножен?...
Адиль-Солтан был решительным и быстрым в исполнении своих решений воином: он не станет втягиваться в узкий проход между скалой и лесом, выступая в роли жертвенного животного, он развернет лаву на подходе и поведет ее вверх по склону, петляя между деревьев. Пусть казаки попробуют вести прицельный огонь по скачущим всадникам, к тому же укрытым деревьями!
Адиль передал приказ вглубь строя конников и, заметно приободрившись, стал выбирать место для атаки.
Ему не хватило всего нескольких аршин…
Казачья засада, выгнутая дугой в сторону движения татарского войска, уже запустила головной чамбул в огненный мешок, и когда Адиль-Солтан привстал в стременах и поднял руку, чтоб отмашкой послать коней в рысь, прозвучал залп.
Когда двести шестьдесят стволов одновременно изрыгают из своих жерл сгустки расплавленного свинца, каждый из которых в полете разлетается на четыре части, уберечься невозможно. Половина войска Адиля повалилась с коней, даже не успев осознать, что случилось.
Адиль-Солтан, выбитый из седла сразу двумя дробинами, попавшими ему в грудь, не был ранен – спасла надежная, испытанная в боях кольчуга, покрытая сверху лежащими наподобие рыбьей чешуи стальными пластинами. Но удар был такой силы, что на какое-то время он потерял сознание. Верные наяны тут же подхватили его тело и вынесли его из-под огня. Ни о какой атаке, либо дальнейшем продвижении остатков отряда, больше не могло быть и речи, поскольку прозвучавший вслед за первым второй залп довершил разгром, а ведь были еще и сотни метательных копей, почти каждое из которых попало в цель… и атаковать стало практически некому…
Придя в себя за ближайшим увалом, Адиль-Солтан мрачным взглядом оглядел остатки своего некогда славного войска и вдруг, запрокинув голову к небу, завыл волком…
С каким-то тупым безразличием смотрел он на проходящие мимо чамбулы Исхака и Камбара, которые не могли перейти на рысь, поскольку вся доступная глазу территория была завалена телами погибших наянов Адиля. Поначалу он хотел сказать им обоим, что весь склон балки, по которому им предстояло идти в атаку, простреливается казаками, и никакого проку от их действий не будет – только людей положат. Но потом подумал, что «великому, мудрейшему из мудрейших» ханов с его подушек виднее, как распорядиться жизнями своих воинов, и все равно уже ничего не изменить.
Так глупо, так бездарно погубить тысячу лучших наянов войска! Наянов, не знавших ни одного поражения на протяжении последних десяти лет, которым не было равных ни в одном тумене!
Саип-Гирей, отправив их на смерть, разом перечеркнул всю сознательную жизнь лучшего своего тысячного. Жить дальше не было смысла…
Адиль-Солтан с трудом поднялся на ноги и, остановив повелительным жестом вскочивших наянов, отошел за группу деревьев, росших вдоль шляха. Некоторое время он еще смотрел на вытянувшееся длинной лентой войско, а затем шагнул за дерево, скрывшее его от посторонних глаз, медленным движением вынул из ножен саблю, и присев на колени, положил подбородок на острие клинка, уперев рукоять в землю. Ярким сполохом промелькнула перед глазами вся его боевая жизнь в войнах и походах и, чтобы ненароком не навернулась на глаза непрошенная слеза, Адиль-Солтан резким движением опустил голову на клинок. Тело его конвульсивно дернулось, и медленно завалилось набок…
ГЛАВА 48
Тысячи Исхака и Камбара, проходя мимо растерзанного, разгромленного отряда славного Адиль-Солтана, уже заранее были заряжены на смерть. Ведь все произошло на их глазах. Безжалостные кусочки раскаленного металла за считанные мгновенья выкосили тысячу воинов, на которых равнялись, которыми гордились. И нервы Исхака не выдержали…
Рванув саблю из ножен, он рванул поводья, и заорав истошным голосам: «Хура-гх!», повел свои тысячи прямо по телам погибших собратьев. Лошади, инстинктивно шарахаясь от трупов людей под копытами, сразу сломали строй, и вместо лавы получилось просто скопище людей и коней, пытающихся как-то выровняться в линию…
Но на линию огня они так и вышли – большой неорганизованной толпой, облегчив задачу казакам.
Как и прежде, громыхнул первый залп, и тысячи крупных, тяжелых дробин полетели собирать свою кровавую жатву, поражая в густом людском месиве по две-три жертвы одновременно.
Уходя от губительного огня, татары стали рассыпаться по склону, и стали легкой добычей стрелков и метателей копий.
Раздался второй залп, и склон увала покрылся новыми и новыми телами убитых и раненных…
Не выдержав крайнего напряжения не битвы скорей, а избиения, войско татар повернуло коней…
А в тыл казакам заходили чамбулы Юнуса и Сологоя.
Не имея возможности в узком пространстве развернуться в лаву, конники стали вытягиваться вдоль засады, обнажая тыл. Чем сразу же воспользовались ногайцы – сотни копей, посвистывая или шипя в воздухе коваными наконечниками, полетели в спины татар, а из балки, нахлестывая ногайками коней уже выходили донцы, замыкая подковой пути отхода татарам на левом фланге. Справа, улюлюкая и визжа в боевом кураже, вылетели, стоя ногами в седлах всадники Тунгатара.
То, что произошло дальше, нельзя было назвать даже дракой юртовых мальчишек.
Татары, запертые в засаде, не имеющие возможности для маневра, не успев даже поворотить коней, чтобы встретить врага лицом к лицу, были вырублены все до единого. И только кони, лишившиеся седоков, разбегались по балкам и оврагам, и вездесущие коноводы ногайцев еще до захода солнца с трудом собрали их в табун.
День клонился к вечеру, и можно было уже не ожидать от Саип-Гирея, потерявшему сегодня треть своего войска, новых выступлений.
Казаки почти в открытую, без опаски ловили татарских лошадей и собирали на поле боя богатые трофеи.
Дозоры казаков доносили, что даже татарские разъезды ушли из балок и с увалов, сгруппировавшись вокруг ставки хана.
Но в душе Зарубы по-прежнему не было покоя – татар все еще было намного больше, чем казаков, и в открытой схватке противостоять им будет не возможно. Хотя они и понесли немыслимые потери, сломить их воинский дух, закаленный в многочисленных битвах, было не просто.
Но и уходить после такого дня – дня полной и безоговорочной победы над значительно превосходящими силами татар, не хотел никто.
