целую вечность, и, когда он вышел ко мне с улыбкой на губах, я готов был прыгать от счастья.
— Ночная смена на участке Ньютон-стрит, с завтрашнего дня. И постарайся вести себя вежливо с нашими цветными братьями, которые проживают в том районе. У тебя тяжелая форма попрошайничества, и я не хочу, чтобы ты заразил их этим.
Участок на Ньютон-стрит находился к юго-востоку от центра Лос-Анджелеса, 95 процентов составляли трущобы, 95 процентов жителей — негры, сплошные неприятности. На каждом углу попадались пьяные сборища и банды, промышлявшие азартными играми; винные магазины, парикмахерские и бильярдные в каждом квартале, экстренные звонки на участок двадцать четыре часа в сутки. Патрульные, обходящие этот район, всегда брали с собой дубинки с металлическими наконечниками; ребята с участка заряжали свои 45-е запрещенными пулями «дум-дум». Местные пьяницы пили коктейль «Зеленая ящерица» — смесь одеколона и белого портвейна «Олд Монтеррей», стандартная цена за проститутку была один доллар и доллар с четвертью, если ты использовал «ее апартаменты» — заброшенные машины на автомобильном кладбище на 56-й и Централ. По улицам слонялись полуголодные дети, страдающие чесоткой бродячие собаки устраивали ожесточенные схватки друг с другом, торговцы держали под прилавками оружие. В общем, этот район был настоящей фронтовой зоной.
Проспав почти двадцать два часа и очухавшись после амфетамина, я явился на свое первое дежурство. Начальник участка, убеленный сединами лейтенант по имени Гетчелл встретил меня достаточно тепло, рассказав, что Тад Грин охарактеризовал меня как честного парня и что он будет считать меня таковым до тех пор, пока я не облажаюсь и не заставлю его убедиться в обратном. Лично он не любил боксеров и стукачей, но предпочитал не ворошить прошлого. Остальных своих коллег пришлось убеждать в своей честности значительно дольше; они ненавидели обласканных славой полицейских, боксеров и большевиков, и, кроме того, они до сих пор с теплотой вспоминали Фрици Фогеля, который работал здесь несколько лет назад. Радушный начальник поручил мне патрулировать район в одиночку, и, уходя с этой первой встречи, я был полон решимости превзойти в честности самого Господа Бога.
Первая перекличка прошла гораздо хуже.
Когда сержант представлял меня моей смене, никто не аплодировал, некоторые из новых коллег бросали подозрительные взгляды, другие откровенно враждебные, третьи опускали глаза. Когда все стали выходить из комнаты после прослушивания сводки преступлений за неделю, только семеро из пятидесяти пяти человек остановились в дверях пожать мне руку и пожелать удачи. Сержант молча показал мне участок и снабдил картой района; на прощание он сказал:
— Не позволяй черномазым садиться тебе на шею.
Когда я поблагодарил его за напутствие, он добавил:
— Фриц Фогель был моим хорошим другом, — после чего поспешно удалился.
Я решил доказать, что мне можно верить, что я из того же теста.
Первую неделю я в основном занимался физической работой на территории, а также собирал сведения про местных авторитетов. Орудуя дубинкой, я разогнал несколько пьяных сборищ, пообещав пьяницам, что не стану их трогать, если они не будут заниматься укрывательством. Я задерживал их, если они не давали мне такую информацию, если давали — то все равно задерживал. Как-то проходя мимо парикмахерской на 68-й и Бич-стрит, я унюхал запах марихуаны, распахнув дверь, я увидел трех наркоманов, у которых оказалось как раз столько зелья, сколько было необходимо для их ареста. В обмен на мою снисходительность они выдали мне своего поставщика, а также сообщили о предстоящей стычке между двумя бандами: Бездельниками и Рубаками; я передал эту информацию на участок и вызвал машину, чтобы забрать наркоманов. Во время обхода автостоянок, я задержал нескольких проституток, а напугав их клиентов тем, что позвоню их женам, получил очередную порцию ценной информации. В конце недели на моем счету было двадцать два ареста — девять из которых за тяжкие преступления. А еще я знал несколько имен и мог испытать свои силы на их обладателях. Чтобы эти имена стали порукой моей смелости и заставили опасаться ненавидевших меня полицейских.
Я подловил хлыща Вилли Брауна на выходе из бара «Счастливый случай», бросив: «Эй, ты, самбо, а ведь твоя мамаша трахается с кем попало»; в ответ он ударил. Я не остался в долгу и на три его удара ответил шестью; когда все закончилось, Браун выплевывал зубы через нос. Свидетелями произошедшего стали двое полицейских, которые стояли на другом конце улицы.
Рузвельт Уильямс, выпущенный на свободу насильник, сутенер и азартный картежник, оказался орешком покрепче. На мое приветствие: «Эй, говнюк» он тут же нашелся: «Ты сам не чище, белое дерьмо» — и тоже ударил первым. Мы обменивались ударами, наверное, целую минуту на глазах целой группы Рубак, стоявших на крыльце дома. Он наседал на меня все сильнее и сильнее, и я уже подумывал о том, чтобы пустить в ход свою дубинку — предмет, о котором не слагают легенд, но в конце концов мне удалось провести маневр Ли Бланчарда, нанеся серию ударов в голову и корпус, бам-бам-бам — последний удар отправил Уильямса в страну грез, а меня с двумя переломанными пальцами в медпункт.
Драться без перчаток теперь я не мог. Два последних авторитета из моего списка — Крофорд Джонсон и его брат Уиллис — занимались карточным шулерством, играя в карты в комнате отдыха баптистской церкви Чудесного Спасения на 61-й и Энтерпрайз — как раз напротив забегаловки, в которой за полцены обедали ньютонские полицейские. Когда я залез в окно, Уиллис сдавал карты. Увидев меня, он удивленно поднял голову и получил дубинкой по рукам. Крофорд потянулся к поясу; второй удар дубинки вышиб пистолет с глушителем у него из рук. Воя от боли, братья рванули к двери; я вытащил из кобуры свой новехонький револьвер и, наставив на остальных картежников, посоветовал им забирать свои деньги и расходиться по домам. Когда я вышел на улицу, возле заведения уже собралась толпа: полицейские, стоящие на тротуаре и жующие сэндвичи, наблюдающие, как Джонсоны, держась за сломанные руки, вопя от боли, выбегают из здания.
— Некоторые люди не понимают хорошего отношения! — прокричал я вдогонку.
Пожилой сержант, который, по слухам, ненавидел меня, прокричал в ответ:
— Блайкерт, да ты настоящий ковбой! — И тут я понял, что мою честность уже никто не ставил под сомнение.
Арест братьев Джонсон сделал меня маленькой легендой. Коллеги на работе постепенно стали относиться ко мне с симпатией — так, как относятся к слишком безрассудным и безбашенным типам, походить на которых не очень бы хотелось. В общем, я снова почувствовал себя местной знаменитостью.
В отчете о профпригодности, который начальник смены составил после первого месяца моей службы на новом месте, содержались одни только восторженные отзывы, и лейтенант Гетчелл в качестве поощрения дал мне машину, оборудованную рацией. Это было своего рода повышением по службе, так же как и новый район, который мне предстояло патрулировать.
