— Ты знаешь, кто убил Лиз Шорт?
— Нет! Нет!
Джонни прошиб пот. Меня тоже — мне не терпелось найти зацепку, чтобы уличить его во лжи сейчас, когда казалось, что он провел с Орхидеей всего одну ночь. Я спросил:
— Ты рассказал отцу про Лиз, когда ее имя появилось в газетах, так?
— Э... да.
— И он рассказал тебе о парне по имени Чарли Айсслер? Парне, который одно время был сутенером Лиз Шорт? Он сказал тебе, что Айсслер уже арестован и во всем сознался?
— Ммм... да.
— А теперь, говнюк, ты мне скажешь, что он собирался делать со всем этим. Ты мне расскажешь все, спокойно и подробно.
Толстяк встрепенулся.
— Папа попытался уговорить Эллиса Лоу отпустить Айсслера, но тот отказался. В морге у папы был знакомый, за которым числился должок, и папа получил доступ к трупу той сучки и уговорил Еврейчика попытаться провернуть с признаниями. Папа хотел, чтобы ему помогал дядя Билл, но Еврейчик сказал, чтобы он взял тебя. Папа сказал, что без Бланчарда ты не можешь и шагу ступить. Он назвал тебя бабой, размазней, кривозубым...
Джонни разразился истерическим хохотом, тряся головой и покрывшись испариной, бряцая наручником, будто обезьяна в зоопарке, получившая новую игрушку. Расс встал рядом со мной.
— Я заставлю его подписать заявление. Ты иди пока погуляй полчасика, остынь. Мы с ним выпьем кофе, а когда вернешься решим, что делать дальше.
Я пошел к пожарной лестнице и сел на ступеньку, свесив вниз ноги. Я наблюдал за проносящимися в сторону Голливуда машинами и размышлял над произошедшим. А потом, глядя на номера автомобилей, стал играть в очко. Двигавшиеся в южном направлении играли за меня, в северном — за Ли и Кэй. Мне удалось набрать жалких семнадцать очков; у северян оказался туз и королева. Посвятив эту победу нам троим, я вернулся в комнату.
Раскрасневшийся и вспотевший Джонни Фогель трясущимися руками подписывал составленное Рассом заявление. Заглянув ему через плечо, я прочитал чистосердечное признание: там было написано и про «Билтмор», и про Бетти, и про то, как Фрици избил Салли Стинсон. В общем, я насчитал четыре правонарушения и два тяжких преступления.
Расс сказал:
— Хочу пока попридержать это и обсудить все с юристом.
Я ответил:
— Нет, падре, — и повернулся к Джонни.
— Вы арестованы за подстрекательство к проституции, сокрытие улик, препятствование отправлению правосудия и за пособничество в нанесении побоев.
Джонни вякнул:
— Папа! — и посмотрел на Расса. Расс, в свою очередь, посмотрел на меня — и протянул мне заявление. Засунув его в карман, я завел плачущему Джонни руки за спину и надел на них наручники.
Падре вздохнул.
— Теперь до самой пенсии тебя будут держать в заднице.
— Я знаю.
— Ты уже больше не сможешь вернуться в ФБР.
— Мне знаком вкус дерьма, падре. Не думаю, что будет совсем уж плохо.
Я довел Джонни до моей машины и отвез его на полицейский участок в Голливуде. У входа, на ступеньках тусовались репортеры и фотографы; увидев штатского, который ведет полицейского в наручниках, они просто взбесились. Защелкали фотовспышки, некоторые из газетчиков, узнав меня, стали скандировать мое имя, в ответ я заявлял только: «Без комментариев». На самом участке на нас тоже стали пялиться во все глаза. Я толкал Джонни к столу дежурного и шептал ему на ухо:
— Скажи своему папочке, что я знаю про его махинации с федеральными отчетами и о сифилисе и публичном доме в Уотсе. Скажи ему, что завтра я сообщу об этом в газеты.
Джонни снова захныкал. Подошел лейтенант в форме и выпалил:
— Это еще что здесь такое?
У меня перед глазами сверкнула фотовспышка; внезапно появился Биво Мине с блокнотом наготове. Я сказал:
— Я — полицейский Дуайт Блайкерт, а это — полицейский Джон Чарльз Фогель. — Вручая заявление лейтенанту, я подмигнул ему и кивнул в сторону Джонни. — Заберите его.
Не спеша пообедав, я поехал на Центральный участок заниматься своей обычной работой. По пути в раздевалку, я услышал объявление по оперативной связи:
— Патрульный Блайкерт, немедленно зайдите в офис начальника смены.
Я повернул назад и, подойдя к двери лейтенанта Джастроу, постучал. Он крикнул:
— Открыто.
