— Перед смертью Петр совершил паломничество в Святую землю на гору Кефас. Там в течение двух недель он молился, прося святого отца дать указания. Большинство ученых сходятся в том, что Петр вернулся в Святую землю для того, чтобы повидать своих родственников. Однако некоторые исследователи утверждают, что ему открылось видение будущего, и в частности его собственной смерти, и он отвез что-то в землю Господа, чтобы это не попало в руки Нерона, развращенного императора Римской империи. Когда Петр был в отъезде, в Риме случился великий пожар, уничтоживший две трети огромного города и погубивший тысячи жителей.
По возвращении в Рим Петр обнаружил, что его собратья-христиане схвачены безжалостным Нероном, обвинившим их в бедах, которые обрушились на город. Петра заковали в цепи, — брат Иосиф указал на ржавые оковы, — после чего он был послан на пытки за свои убеждения. Девять долгих месяцев Петр вместе со святым Павлом провел в подземелье Мамертинской тюрьмы, в полной темноте. Затем Нерон приказал его казнить. Считая святого апостола лишь наглецом, дерзнувшим посягнуть на его власть, император распорядился распять Петра на кресте, умышленно повторяя казнь, которой был подвергнут Иисус. Петр, желая избежать сравнения со Спасителем, попросил, чтобы его распяли на перевернутом кресте, вниз головой, и эта просьба была удовлетворена.
Пока все внимательно слушали брата Иосифа, Майкл незаметно отошел к стеклянной витрине в углу. Освещенная одним ярким лучом прожектора, витрина стояла на пьедестале из оникса высотой три фута. От посетителей ее отгораживала покрытая бархатом цепочка, натянутая между тремя бронзовыми стойками. Майкл даже не посмотрел на витрину — за последние три дня он уже трижды изучал ее. Внутри на пурпурной подушечке лежали два древних ключа.
Брат Иосиф продолжал рассказ о мученической смерти святого, распятого вниз головой безжалостным тираном.
— Нерон был одним из самых гнусных правителей Римской империи. В первую очередь он прославился своим знаменитым цирком, где на преступников и рабов спускались львы и публика с восторгом наблюдала, как голодные хищники разрывают их на части. Пьяные придворные оргии были известны во всем тогдашнем мире, и за две тысячи лет, прошедшие после смерти Нерона, человечество больше не знало подобного падения и разврата. Коварный, жестокий и безнравственный, Нерон стоит на одной ступени с Гитлером, Пол Потом и Чингисханом.
Еще преподавая в университете, брат Иосиф отточил до совершенства умение полностью овладевать вниманием слушателей. На его лекциях студенты даже не кивали. И сейчас экскурсанты обступили гида тесным кольцом, жадно ловя каждое его слово.
И именно эта полная сосредоточенность стала причиной того, что все вздрогнули от испуга и неожиданности, услышав в одном из предыдущих залов приглушенный хлопок.
Двести шестнадцать видеокамер наблюдения управлялись тридцатью шестью мониторами; на каждый монитор выводились изображения с шести камер, которые поочередно циклически менялись с интервалом в четыре секунды, причем любое можно было остановить в любой момент одним нажатием тумблера. Каждая группа мониторов, запрятанных между колоннами из розового мрамора, обслуживалась отдельной сменой из трех охранников. Раз в час каждый из охранников на пятнадцать минут отрывался от мониторов, чтобы дать отдохнуть глазам. Вот уже три года в Ватикане не случалось ни одного сколько- нибудь значительного инцидента. В последний раз это был сумасшедший, который ворвался в Сикстинскую капеллу, размахивая пистолетом, и потребовал, чтобы ему немедленно показали Бога, иначе он начнет стрелять в потолок. Это происшествие едва удостоилось упоминания в выпусках новостей. Тогда Хуана Меденеса задержал один человек. За свою отвагу он был произведен в полковники и лично назначен Папой Иоанном Павлом II начальником Главного ордена бдительности. Таким образом, Стефан Энджордин в тридцать один год стал самым молодым руководителем службы безопасности Ватикана. Подчиненные его уважали, но и боялись: Энджордин терпеть не мог некомпетентности, пререканий и недомолвок и без колебаний своим мягким баритоном отчитывал за малейшие проступки. Впервые появившись в Ватикане, он сразу же завоевал любовь швейцарских гвардейцев широкой улыбкой и неувядающим чувством юмора; однако с увеличением возложенной на него ответственности Энджордин растерял обаяние, посчитав его помехой отношениям между командиром и подчиненными.
И вот сейчас полковник Энджордин расхаживал по дежурному центру, спрятанному в подвалах здания кордегардии, наблюдая за сорока тремя сотрудниками, втиснутыми в это помещение, которое представляло собой смесь высоких технологий и творений Ренессанса. Подобно всем швейцарским гвардейцам, он был холост: ничто постороннее не должно отвлекать тех, кому вверена жизнь и безопасность понтифика, а счастьем семейной жизни можно будет насладиться и позже. Энджордин был солдатом, чья цель всегда ясна, чье дело всегда правое, вне зависимости от прихотей политиков и правителей. Перед ним стояла задача, которая не допускала двойного толкования: защищать Бога, Папу и это государство с территорией площадью сто девять акров.
Энджордин гордился тем, что постоянно следит за новейшими технологиями, внедряя их в систему безопасности Ватикана. Устройства, способные «унюхать» взрывчатку и отравляющие вещества, были настроены на самое совершенное оснащение, которое используется в армии, террористами, религиозными фанатиками и разного рода шутниками. Спрятанные в арках дверных проемов сканеры, которые просвечивали всех посетителей, превосходили все то, что можно встретить в аэропортах, посольствах и даже в Белом доме. Несчетное количество холодного и огнестрельного оружия было изъято у туристов, которые хотя и не замышляли ничего плохого и с готовностью помогали службе охраны, тем не менее не скрывали своего изумления, столкнувшись с эффективной работой команды Энджордина.
Полковнику Энджордину удалось вырвать из рук врага элемент внезапности, а если лишить врага фактора внезапности, можно заранее увидеть его приближение. Вот почему сейчас взгляд полковника был прикован к мониторам номер шесть и семь. Все мышцы поджарого тела Энджордина были напряжены. Он не мог поверить своим глазам.
Хлоп! Со стороны стеклянной витрины посреди центрального зала Музея сокровищ ризницы послышалось громкое шипение. Повалил плотный, густой дым, в считаные секунды затянувший сплошным непроницаемым облаком весь зал.
И тут одна за другой задрожали остальные витрины, под которыми прозвучали такие же хлопки. То, что поначалу показалось незначительным происшествием, быстро переросло в опасную ситуацию. Взрывы, начавшиеся в дальнем конце длинного коридора, подобно падающим костяшкам домино устремились вперед. В заполненных дымом залах воцарилось смятение. Началась всеобщая паника. Посетители кричали, матери хватали своих детей, выла сирена тревоги. В этом оглушительном гвалте не было слышно призывов сохранять спокойствие и ждать дальнейших указаний. Объятые паникой посетители, которых в одном только Музее сокровищ ризницы насчитывалось больше двухсот, бросились к выходу. Дым уже был плотным и вязким, словно патока. Люди толкались, натыкаясь вслепую друг на друга. Смятение становилось полным.
Практически одновременно такие же в точности приглушенные хлопки раздались в Грегорианском музее. Еще четыре витрины принялись извергать дым, повергая туристов в панику.
По всему музейному комплексу без предупреждения с грохотом опустились стальные жалюзи, закрывая размещенные на стенах произведения искусства. Книги, рукописи, реликвии оказались герметически запечатаны в витринах под дюймовым стеклом, оснащенным сигнализацией, которое защитило их от внешнего мира. Эти фрески и живописные полотна, книги и скульптуры были созданы во имя Бога. Потеря их стала бы невосполнимой, поэтому современный мир постарался защитить бесценное прошлое.
Брат Иосиф оставался островком спокойствия в бушующем океане. Он приказал всем членам своей группы взяться за руки и повел их к выходу. Глаза, казалось, горели огнем, по щекам градом катились слезы, однако решимость его оставалась непоколебимой. Монахини и раввины в каком-то смысле даже обрадовались случившемуся, восприняв это как добавку к намеченной на день программе. И хотя глаза у них тоже болели, а горло раздирал удушливый кашель, страх ни на мгновение не сменил охватившего их восторженного возбуждения.
