девчонка волнуется, и голову ей подай, и сердце. Может, у них тут торговля внутренними органами? Надо будет рассказать Михе, она хоть и медленно газует, зато жутко умная. Античную литературу на пять сдала… У них в универе это показатель! (К слову сказать, на пять экзаменатор просит студента представить собственный труп после того, как какой-то маньячина по имени Ахилл будет двенадцать дней таскать его за своей колесницей!)
А мои маньячки все продолжали смаковать подробности предстоящего убийства. Я так поняла, что порешить собирались именно того пажа, который потом достанется Мишке в Помощники. Да, далеко ходить не пришлось, вон как темные силы быстренько подорвались сделать бяку. Девица-то, ну или кто она там — в темноте не разберешь, особо напирала на то, что парнишка должен замолчать как можно быстрее и, желательно, долго не дергаться, чтобы криков никто не услышал. Ееболее трусливый братец старательно блеял о том, что Готфрид, мол, тоже свое дело знает туго и им не уйти от расплаты.
Когда дева все-таки уговорила брательника проявить инициативу и немножко посамодельничать, они начали нудно обговаривать условия. Что лучше — веревка или нож? За веревку, мол, берут больше, зато ножом вернее! Деве явно не терпелось заполучить пару ушей несчастного в качестве сувениров в дополнение к сердцу и голове… Тьфу ты, скукотища! Я пару раз порывалась высунуться из-за стога с рацпредложениями, но вовремя спохватывалась. Ладно, не маленькие. С такими явно садистскими наклонностями тетенька и сама сообразит, что парня можно еще и распилить тупым лобзиком, подвесить за уши над болотом и медленно ковырять веревку маникюрными ножничками, еще можно ухватить его плоскогубцами за нос и устроить игру «Ну-ка, отними!»…
Наконец, потревоженный кровожадным шипением, в стогу зашевелился какой-то скоморошек. Маньячки сразу напряглись и притихли. Скоморох зевнул, распространяя вокруг себя такое зловоние, перегара, что даже комары вокруг пьяно зазудели.
— Пьяные скоты! — добавила от себя деваха. — Пойдем отсюда, братец, вернемся в дом, нас могут хватиться.
Тут, похоже, национальный обычай — не спать по ночам. Это что, это мы с Минькой только и думаем о том, чтобы кинуть где-нибудь свои косточки и похрапеть чуточек — часов пяточек? О времена, о нравы! Да тут посреди ночи жизнь прямо— таки кипит! Народ веселится вовсю, развлекается как может, кто-то традиционно, по-русски — водочкой, кто-то изощренно — тешит воображение, обдумывая убийство… Перетащив сено в домик, я обнаружила, что Мишка отключилась, где стояла. Прямо так и уснула — темной кучкой у стеночки. Я несколько минут раздумывала, стоит ли ее разбудить, чтобы поделиться необыкновенными впечатлениями о местных развлечениях, но потом решила этого не делать. Мишка и так не особенно быстро рулит в ситуации, а со сна она вообще, наверное, как ее зовут, вспоминает попытки с третьей.
Я перекатила Мишку на сено и сама бухнулась рядом, рассчитывая поспать. Господи, ведь только сегодня утром я собирала оркестр, чтобы достойно встретить Мишку на вокзале. Кто бы мог подумать, что уже вечером я буду валяться в каком-то клоповнике в наряде первобытного клоуна! М-да, планида у меня — не соскучишься! Интересно, куда меня занесет годам к тридцати, если доживу, конечно, до столь почтенного возраста? Буду откалывать сарабанду на столе с тремя мужиками где-нибудь в бразильских кампосах, ей- ей!..
Но выспаться нам так и не дали! Только я вплел: в Мишкино тоненькое жалобное сопение свой басистый храп, как в дверь весьма неделикатно задолбили.
— Открывайте, растудыт твою в валенки! — вежливо сказали припозднившиеся гости.
Еще пребывая в полусне, я нашарила один из бочонков и, зевая, подгребла к двери.
— А сразу в мозг и без лишнего гниловатого базара? — осведомилась я и, припомнив бабульку с колом, вопросила: — И каких это злыдней окаянных принесло к нам в такой час?
Из-задвери послышалось кряхтение:
— Да мы че, мы ниче… Это… у вас тут монах ненашенской веры есть?
— Есть! — огрызнулась я. — Осталось стырить и принесть! Не монах он, а студент-богослов! И к тому же спит!
— Уже нет, — злобно сказала Мишка, ломя к двери. Я и обернуться не успела, как Михаоткинула меня в уголок и, чуть не сорвав дверь с петель, завопила:
— Херенакиус, херенакиус и еще раз херенакиус!!! Мне дадут поспать в этой варварской стране, в этом варварском доме, на этой варварской постели?! Езус-Мария, святая Сосипатра, что за ночь!
С порожка робко приподнялась лохматая голова. Паренек по ходу дела сразу окопался, чтоб чем-нибудь тяжелым не попало.
— Дяденька, только не по рукам! — взмолился он. — В голову можно, матка и так говорит, что черепок мне давно разбили, а руками я на жизнь зарабатываю!
Ну, Мишка долго злиться не может. Вот и сейчас, она покаянно засопела и спросила ночного пришельца:
— Ну, чего тебя на порожках скрючило, прямо как мою зачетку после экзамена по общему языкознанию? Разогнись и говори, в чем дело!
— Ой, не надо зачетки! — завопил парень. — Я не хочу, чтоб меня скрючило!
— Больной! — резюмировала Мишка. — Чего надо-то?
Парень нехотя отлип от спасительных ступенек и выпрямился во весь рост.
— Ты, это, монах? — спросил он.
— Нет! — отрезала Мишка.
— А че в рясе?
— Хиппует! — влезла я.
Парень покивал со знанием дела:
— А, обет дали! А хипповать — это как? Вон бабка моя Матрена вериги пудовые таскала, дядька дал обет на хребте крест здоровый до Афона-горы дотащить… До сих пор тащит…
— Короче! — прошипела Мишка, опять начиная заводиться.
Парень вздрогнул и зачастил:
— Нам, это, очень монаха надо! Только чтоб не нашенского, а околичной веры…
— Католической! — поправила наша зайка-знайка.
— Это самое! У нас там конюх помирать собрался… ага, в седьмой раз. Мы уж там и на стол собрали, поминем как надо… Да он ломается, козел душной, говорит, без монаха не согласен! Мы ему обычно скомороха рядили, тот погугнит че надо, повоет, амен скажет и с нами жрать садится. Ну конюх тут оживает, в скомороха лаптем кинет и с нами тож садится… А тут беда — упился наш Ванька, узюзюкался в лапоточки… В общем, помогите по-соседски!
Мишка почесала кудри под капюшоном и довольно быстро сварила ситуацию:
— Значит так, у вас тут есть некий дедушка, который по мере впадения в прогрессирующий маразм любит устраивать репетицию собственных похорон. При этом важной частью сего действия являются поминки, которые могут не состояться, если над вышеозначенным дедушкой не побубнит чего-нибудь католический монах.
— От ученый человек! — умилился паренек. — Как по писаному чешет! Ну, выручишь аль нет? Главное, «амен» почаще и вопить через слово: «Покайся, грешник!» Ванька так завсегда делал…
— Это просто разгул стихийного дионисийского начала! — вздохнула Мишка. — Вот Ницше-то бы обрадовался… Какая трансформация культа умирающего и воскресающего бога!
— Миха, главное, не нервничай! — остановила я поток не вовремя начавшихся филологических изысканий. — Чего надумала? Пойдешь?
Мишка оттащила меня в угол и зашипела на ухо:
— Да не хочу я в этом участвовать! Цирк какой— то… Дед, похоже, придумал лишний повод выпить, вот народ и резвится вовсю, а я-то тут при чем?
— При том! — внезапно послышался из прекрасного далека голосок Улы. — Я, конечно, не настаиваю, но лучше бы тебе, Михайлина, сходить в эту обитель греха, прости, Господи!
— Ула! — завопила я, но, приметив, что паренек и так смотрит на нас как на помешанных, сделала личико кирпичиком. — Ла-ла-ла-ла! Настроение у меня хорошее! Люблю, когда будят посреди ночи!
— Иди, Мишенька, иди! — пропел Ула. — А я пока Полиночке ситуацию изложу…
