волосами, полными ракушек и водорослей. Сядешь на такую, а она — шасть и в реку, и вот ты уже выползаешь на берег, вымокший до нитки, униженный всадник, доверившийся оборотню с копытцами наизнанку.
Вот как я себя чувствовала, когда шла выручать свою тетрадку на заставленную мусорными контейнерами Чеффинч-стрит. Когда спустя полтора часа я возвращалась оттуда в Нижний город, то чувствовала себя гораздо хуже, и поделом. Подобно Тюру, я положила руку в пасть волку [155] в залог того, что его не обманывают, и теперь у него есть право обидеться и сжать
Что я скажу Луэллину, когда он придет за мной?
Я убила свою сестру, потому что она хочет быть хозяйкой и всюду сует свой нос.
Нет — я убила свою сестру, потому что она перестала быть красивой, и мне стыдно думать, что девять лет назад я целовала ее грудь и живот.
Нет — я убила свою сестру, потому что виновата перед ней, а мне хочется думать, что я виновата не перед ней, а перед мамой, перед которой — ну в чем я виновата?
От слова
Ладно, я разбужу Младшую, разбужу и напою освежающим настоем огуречной травы. Разбужу, и мы попробуем жить втроем. Нет, какое там втроем, нас быстро станет четверо, а то и пятеро, уж я-то свою сестру знаю.
Нет, сначала я отправлю ее в Брайтон!
Не зря же Брайтон пришел мне в голову, когда я велела ей уехать из Хенли на время регаты. Хотя если и Хенли и регата были только на бумаге, то, может, и Брайтона никакого нет?
Решено: займу у Воробышка несколько сотен и отправлю девчонок на море, с глаз долой, мне нужно время, чтобы подумать, мне нужно подумать.
А если мне захочется убить ее, я сделаю это по-другому.
Табита. Письмо двенадцатое
Привет, тетя Джейн.
Слава Богу, сегодня выходной и можно валяться на диване и грызть подсохший сыр, запивая вином. Удивительное дело, стоило мне написать тебе, или хотя бы начать письмо, как сразу стало веселее и спокойнее. А сегодня утром я выбросила Луэллинов носок в корзину для грязного белья. Если дальше так пойдет, я перестану заливаться крестьянским румянцем каждый раз, как прохожу мимо его двери.
Итак, возвращаюсь к четвергу. Несмотря на розовый платок и очки, я заинтересовала мистера Белое Сердце, он провел меня в свой кабинет и напоил дешевым пресным чаем, который держит в коробке из-под Липтона.
У нас проблемы с Лу Элдербери, сказал он, с ним довольно неудобно иметь дело, хотя все мы знаем о его трудностях, и, разумеется,
Оказалось, Луэллина хотели посадить в тюрьму за то, что он убил человека.
Мало того, что он бывший латинист в заштатном колледже, а вовсе не спившийся итонский гений, как я думала, он — убийца, чудом не загремевший в Холлоуэй или Белмарш. Его признали душевнобольным, лечили три месяца и уволили из колледжа, без права преподавать,
Разумеется, это был несчастный случай: он совершил ошибку на повороте неподалеку от Свонси и врезался в машину какого-то приморского жителя. Но это была не просто ошибка он был слегка
Вернее, он был здорово навеселе, а еще вернее — он сел за руль вдребезги пьяным, поздно вечером, после вечеринки с друзьями, просто потому, что
После этой истории наш Луэллин немного помешался, сказал Белое Сердце со скучающим видом, то есть не то чтобы совсем, но временами на него находит такое, что словами не описать. Его держат в конторе только лишь потому, что он не просит прибавки и соглашается работать по воскресеньям. Но это ненадолго, сказал Уайтхарт, в последний раз он исчез на целых две недели, пришлось искать замену для шести учеников — так что мы его непременно уволим.
Милая тетя Джейн, я чуть не вышла замуж за полуслепого пьяницу с уголовным прошлым!
О да, я знаю, что ты скажешь
Но, тетя, как трудно представить свою жизнь без Табиты Элдербери, ведь я так дивно все придумала! В августе я приеду в Уорсал и расскажу все в подробностях.
Теперь же меня заботит только одно — что ему ответить, если он снова попросит присмотреть за азалией?
Лицевой травник
Есть трава имея, на коне ездить смело, и на воде не бойса — не утонешь и в погоду, но на верх выдешь воды, а хотя и весь день стой в воде студеной — не озябешь, или хоть сиди в ызбе в дыму черной — не задохнетса.
А что дом, что Абергуайн? — просо июльского дня, пересыпающееся в ребристых стеклах гостиной, запах льняного масла, две столовые ложки утром и одна на ночь, подсохшая красноватая канитель вереска на обрыве, печь с зелеными изразцами и два надутых гипсовых ангела под потолком — у одного половина ноги осталась в маминой спальне, за перегородкой.
Муравьиная нитка на нагретой за день террасе, летящие в лицо семена крестовника, тяжелые страшные шершни, густой рисовый туман в горлышке флакона, найденного на комоде, что там было написано — Joe? Joelle? горячие мальки в просвеченной солнцем воде, горечь сосновых иголок, зачем-то нужно их жевать, рассыпанный по полу мамин стеклярус, попадет, вот уж попадет!
Что Абергуайн? — ночной топот антоновки в саду, теплое хлебное колесо в мятом пергаменте, его шлепают на стол и говорят, что у Кроссманов подорожало, провисшие под дождем бельевые веревки,
