Побег куманики

нравится, как он медленно делает в солонке ножом холмик из соли, а потом разрушает одним резким движением, мне нравится, что под форменный свитер он надевает белоснежную рубашку, правда, всегда перекрахмаленную.

Сказать Аккройду про китайскую прачечную на Саут-стрит, возле отеля Осборн.

Когда мы заказывали десерт, я вдруг поняла, что больше всего на свете хочу завернуть кусочек халвы в салфетку. Для Вероники.

From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,

Trafalgar 35, 28010 Madrid Spain

For Moras, Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,

St Julians STJ 06, Malta

Дорогой Мо, ты, верно, сердишься на меня за молчание.

Уезжая, я обещала написать тебе без промедления, но обстоятельства сложились так, что первое время мне было не до писем. Мадрид выжал меня досуха и выбросил скукоженную цедру на обочину проспекта Калье Алкала.

Помнишь, я тебе рассказывала о храме из Дебода, посвященном Исиде и Амону? Тот, что перевезли в Мадрид тридцать лет назад, это был подарок Испании за участие в египетском проекте ЮНЕСКО, помнишь?

Ребята из Ла Лагуны возятся с ним давно — там потрясающие надписи, от которых, правда, после стольких лет под водой остались рожки да ножки… но — представь себе, милый Мо! — храм, которому 23 раза по сто лет, построенный при царе Адихаламани, восстановлен в центре мадридского парка, где бегают утренние старички и обнимаются мучачос Я провела там лучшую неделю этого года, не считая трех дней, что мы провели с тобой в моем номере, разумеется.

Знаешь ли ты, что я нынче читаю твой дневник в интернете? Дочь моих здешних друзей два года работала в Москве — представляла Banco Bilbao, — она перевела мне страниц пятнадцать близко к тексту, по крайней мере она в этом уверена, а мне приходится верить ей на слово.

Читаю и спрашиваю себя — почему мы не говорили больше, почему мы не говорили о том, что тебя на самом деле мучает?

Твой дневник отвечает на мои вопросы, даже на те, которые я не осмеливаюсь себе задавать; каждый раз, заглядывая в него, пробегая глазами незнакомые буквы, я слышу твой голос — низкий и напряженный, совсем непохожий на тебя — ведь ты такой высокий и легкий, почти прозрачный.

Носишь ли ты то кольцо с потускневшей жемчужиной, которое я оставила тебе на память? Ты еще сказал тогда, что его можно носить только на шее, а значит, я посвятила тебя в брамины, так, мол, написано в Ведах. Такое узкое, что даже на мой палец не годилось — поразительно!

Хотела бы я увидеть эту руку, а еще лучше — самого владельца.

Между прочим, у меня была мысль оставить кольцо себе и сделать аграф, как тот, что в бургундской коллекции Прадо — серебряный венок из листьев, с эмалью и крупным жемчугом посредине. То есть она появилась, когда мне стало ясно, что я не смогу сдать находки в музей, даже не смогу представить их официально, как результат раскопок. А потом все поссорились и началось что-то уж вовсе enigmatique, как сказал бы покойный СаВа.

Я ведь рассказывала тебе о том дне, когда все поссорились?

Это случилось двадцать третьего февраля, кажется, мы с тобой еще не были знакомы, верно? Когда полицейские сообщили о гибели француза, мы собрались в номере Форжа, жутко подавленные, особенно хозяин апартаментов… это обстоятельство меня немного удивило — он ведь почти не знал Эжена, успел только пару раз перекинуться с ним незначительными фразами.

Тогда я подумала, что дело в том, что гибель месье Лева с новой силой воскресила в нем тоску по Надье.

Прошла ведь всего неделя с того дня, как она попала под каток его самонадеянности, как выразился Густав, и боль должна была грызть его день и ночь.

Позже мне стало понятно, что грызть такого человека боли просто не по зубам.

На этом позволь мне прерваться, опаздываю на лекцию Шимона Гибсона. Завтра допишу, хорошо? Фотографии пещеры, в которой жил и работал Иоанн Креститель… пропустить такое мне не под силу.

Arrivederci presto,

Ф. Р.

МОРАС

без даты

прощай, сан-микеле, я получил два английских имени — бас-бой и белл-мен — и ключи от служебной квартиры

славная работка для славного мальчиканомужа, живу в голден тюлип, на этаже для персонала, на нулевом этаже — практически под землей, фионе бы понравилось, она под землей лучше себя чувствует, чем под солнцем

вчера провел целый день in cerca di alloggio, но дешевле, чем двести лир, ничего не подвернулось, а у меня в кармане четыре лазурные бумажки hames liri, хорошо, что хозяин отеля сжалился и отстегнул мне ключик со связки — размером как раз с ту связку, что вручили тору вместе с брачным убором и ожерельем брисингов, когда он вместо фрейи отправился в ётун- хейм, — ладно, живи покамест, сказал хозяин, а там поглядим

каморка завалена лоскутами и тесьмой, до меня здесь квартировала гостиничная прачка-филиппинка, и где, скажите на милость, она готовила свой адобо? кухни нет, зато в кладовке остался поразительно толстый манекен из гулкого белого дерева, обтянутый черным дерматином, наверное, шила знакомым втихомолку, или перешивала свои шелковые перышки, или просто колдовала

если бы мы жили здесь с фионой, в кладовке бы стояли кирка и лопата, а на гнутом минойском гвозде висели бы критские лавры артура эванса

без даты

древние индийцы лечили желтуху, прогоняя желтый цвет с больного на что-нибудь желтое, на предмет или существо, которому желтый цвет присущ от природы

одним из таких существ было солнце, другим — золотистая галка, стоило пристально поглядеть ей в глаза — и болезнь переходила в ее тело

что станется с птицей, никого не интересовало, а о судьбе солнца, поглотившего за долгие годы чудовищное количество индийской желтухи, вообще никто не задумывался, а зря

когда меня начинает трепать лихорадка, я трогаю некоторые вещи и дрожь унимается, переходит на них и застывает разводами, будто изморозь, это действие необратимо, и некоторые вещи в моем доме сплошь покрыты разводами, будто многослойной глазурью

на это годится моя записная книжка — в ней адреса давно пропавших людей, — расшитая мелким коралловым бисером, смотреть на нее колко, а трогать щекотно, еще у меня есть чернильница синего стекла — понарошку, без чернил, в нее окунулось стеклянное перо, в моей квартире не было пепельницы, и гости стряхивали в чернильницу свои сигареты, пепел оттуда ужасно трудно доставать

и еще — лиссабонский кувшин для воды в мелких, невнятных лепестках — иммортелях? — как я его не разбил в переездах, ума не приложу, и кто подарил — не помню

да много всего, целая груда невозможно важных вещей, я их все потерял, оставил, бросил в барселоне, но это не мешает их трогать, уверяю вас, доктор

без даты

радуйся, афинейския плетения растерзающая[87]

говорят, у белки был когда-то крысиный хвост, но в саду эдема она подглядела голый фруктовый завтрак перволюдей и в божественном ужасе прикрыла хвостом глаза — вот он и распушился, прямо как фионина грешная шевелюра

когда я смотрю — смотрел? — на ее волосы, я думаю — думал? — что только их и нашли бы, пожалуй, если бы нас завалило в той пещере насовсем