тысяч в штате Пенсильвания, — начала она говорить неуверенным голосом, будто отвечая плохо подготовленный урок в школе. — Во времена моего детства в нем хорошо была развита текстильная промышленность, машиностроение, производство цемента. Большинство взрослых работали на предприятиях этих отраслей, но некоторые, в том числе мой отец, были связаны трудовыми договорами со школьной системой.
— А что делал твой отец?
— Работал дворником при одной школе до самой своей смерти. Когда он умер, мне было восемь лет.
— Мне очень жаль, Кэтрин.
— Жаль, потому что мой папа был дворником или потому что он умер?
— Мне очень жаль, потому что ты так рано потеряла отца, — с неподдельной искренностью в голосе пояснил Джеймс. — Я лишился отца, когда уже учился в колледже, но и тогда это был тяжелый удар. А пережить подобное испытание в восемь лет… Я не могу даже представить себе такое.
— Да, это было не легко, — без тени обиды или озлобленности на судьбу согласилась с ним она. — Я оказалась сюрпризом, неожиданным подарком для своих родителей уже в позднюю пору их жизни, и поэтому, должна признаться, они во мне души не чаяли.
Его губы скривила едва приметная ироническая усмешка, и он сказал:
— Мне сдается, у нас с тобой так по-разному сложилось детство.
— Еще бы! — Кэтрин весело засмеялась. — Я никогда не видела в те годы даже теннисного корта. Только по телевизору. А в реальной жизни впервые оказалась вблизи него, когда уже достигла отрочества, и…
— Я не это имел в виду, — перебил он ее. — Просто я пытаюсь сейчас представить себе, как бы не чаял во мне души мой отец, однако эта роль совершенно не увязывается с его образом. У него был совсем другой характер.
— Даже не знаю, что тут можно сказать, — колеблющимся тоном ответила Кэтрин.
Джеймс прямо-таки обескуражил ее, ибо она никогда бы не подумала, что в их беседе могут всплыть такие сугубо личные темы. Неужели неписаные правила богатых людей не запрещают им отрицательно отзываться о своих родственниках?
Мужчина резко покачал головой; казалось, он вдруг осознал всю неуместность произнесенных им слов о своем отце.
— Прости, что я так высказался. — Застенчивость, появившаяся на его лице, в одно мгновенье растормошила дремавшее воображение женщины. — Вовсе не хотел показаться тебе таким сентиментальным.
На его месте она выбрала бы другое слово, но только не сентиментальным. Может быть, лучше подошло бы интроспективным. Да, интроспективный, то есть занимающийся самоанализом, — вот черта, которую она неожиданно обнаружила минуту назад в своем новом боссе. Образ Джеймса, прорисовавшийся перед ней сейчас, не совпадал с его портретом, который давно запечатлелся в ее мозгу после прочтения многочисленных материалов о нем в прессе. До того как она встретила его в реальной жизни, он представлялся ей холодным и расчетливым человеком, который никогда не оглядывался на прошлое. Теперь же перед ней сидел добрый, обаятельный и в то же время волевой и властный мужчина, силу и способности которого невозможно было не заметить.
Поставив на стол свое основное блюдо, Джеймс облокотился на спинку стула и положил ногу на ногу; теперь он занимал абсолютно расслабленную позу и, казалось, ни о чем не думал. Пиджак его был расстегнут, ослепительно белая рубашка плотно облегала мускулистую грудь. Кэтрин скользнула глазами по всей его фигуре и вдруг почувствовала, что у нее стало пересыхать во рту. О Боже! Неужели это ей просто пригрезилось? Или опять взыграло ее воображение? Нет, все было наяву: этот мужчина в полумраке комнаты и в такой полувальяжной позе как две капли воды был похож на ее любимого киногероя — Джеймса Бонда!
— Кэтрин, а какой из твоих дней рождения запомнился тебе больше всего? — услышала она его голос, который тотчас вывел ее из сладостного полудремотного состояния.
Женщина сдвинула брови и задумалась. Действительно, какой?
— Полагаю, это был день, когда мне исполнилось восемь, — ответила она. — Мы праздновали его втроем совсем незадолго до смерти моего отца. В тот день в одном из предместий Аллентауна проводился какой-то карнавал. Не знаю, где отец достал деньги, но мы все отправились туда и пробыли там до позднего вечера. С папой и мамой я побывала почти на всех аттракционах, перепробовала десятки всевозможных недорогих блюд, а под конец даже покаталась на маленьких пони, которые медленно ходили по кругу. Для девочки, никогда еще не видевшей так близко живой лошади, это было настоящим суперприключением. Восторг в моей душе плескался через край… А какой любимый день рождения был у тебя?
— Шестнадцатый. Но у меня все было гораздо проще. Свое шестнадцатилетие я встретил в интернате в Швейцарии. Встретил в одиночестве. Мои родители не смогли прилететь, и я провел весь день один на безлюдных склонах гор, не испытывая никакого давления, не чувствуя за собой гувернантской слежки и не слыша заунывных родительских наставлений.
— В такой день и совершенно один? Наверное, тебе было так грустно!
— Вовсе нет, — ответил Джеймс. — В тот день, будучи полностью предоставленным самому себе, я впервые почувствовал, что мой юбилей не превратился в очередное лакмусовое шоу моей возросшей возмужалости.
Он произнес слово возмужалость с такой издевкой, что Кэтрин подумала: «Как же этому юноше удалось повзрослеть при таком давлении со стороны родителей?»
Образ другого Джеймса Роккаттера, того, которого она не знала до сегодняшнего дня, разбередил ее рассудок, растормошил душу, и у нее больно защемило сердце. Его рассказ об одиночестве в день своего шестнадцатилетнего юбилея потряс ее до мозга костей. Мужчина перевернул перед ней еще одну страницу своей частной жизни, раскрыл еще одну черту спрятанного от всех характера.
— Мне стало не по себе, когда я услышала такую грустную историю о твоем шестнадцатилетии, — сказала Кэтрин. — Я люблю праздники, особенно Рождество и дни рождения. А тебя, похоже, в праздники не очень-то баловали…
— Ну, что ты, это не совсем так… Прости, что так много наговорил всего. Не знаю даже, что на меня нашло сегодня.
— Должно быть, во всем виновата моя способность направлять диалог в интересное русло, — хвастливо пошутила она.
— Скорее всего так оно и есть, — весело согласился он с ней и тут же замолчал.
— Отныне ты будешь знать, к кому следует обращаться, если тебя опять заграбастает в свои тиски депрессия, — продолжила в том же шутливом духе его собеседница. — Зови меня просто доктор Кэтрин.
— Ну-с, доктор Кэтрин, мне сдается, твой ужин остывает, так что нам придется завершить наш симпозиум в какой-нибудь другой день.
— Что ж, очень жаль, — с нарочитым сожалением сказала она и жадно откусила бок жареной курицы, обложенной со всех сторон апельсиновыми дольками.
Покончив с супом и овощами в кляре, они сменили тему беседы, которая приняла теперь легкий, полусветский характер. Речь зашла о здании, где размещалась штаб-квартира «Роккаттера и сыновей», ряде фондов компании, ее деловых связях с европейскими партнерами и о многом другом, о чем Кэтрин уже давно знала, проведя предварительное собственное исследование. Но сейчас ей доставляло удовольствие слушать Джеймса и наблюдать за выражением его лица, светившимся гордостью. Он действительно гордился своей компанией, был влюблен в нее, равно как и в многочисленные благотворительные проекты, в осуществлении которых она участвовала.
Он даже упомянул о большом гала-приеме, устраивавшемся Мэри Лэндмарк с целью оказания помощи Лиге защиты беспризорных детей.
— А ты сам идешь на этот прием к миссис Лэндмарк?
Задавая этот вопрос, Кэтрин не смогла скрыть нотки энтузиазма в голосе. Она с восхищением подумала о Мэри, энергично вовлекавшей в финансирование Лиги таких бескорыстных и щедрых спонсоров,
