меня к морю!
— К какому еще морю? — удивилась она.
— Ну, как же! Питер — приморский город, и я хочу к морю. Еще не был в этом году.
— А, поняла. Тебя в Комарово или в Петергоф? Может в Кронштадт? — спрашивала она, разглядывая себя в зеркале. Несмотря на фен, ее волосы высохли еще не полностью.
— Нет, зачем же так далеко? На ближайший берег — я там хочу посмотреть на волны. Заодно еще и поговорим. До морского берега надо как-то добраться, а терять драгоценное время в дороге, по меньшей мере, глупо.
— Ладно, как скажешь. Морская набережная тебя устроит? А ты ну-ка, одевайся, быстро! А то я почти готова уже!.. Пока буду краситься, собирайся давай…
Дом, из которого они вышли, сильно отличался от своих соседей, хотя два его брата-близнеца стояли на другой стороне улицы, в глубине квартала. Когда-то дом был новым, «экспериментальным» и, наверное, очень престижным. Но с тех пор прошло время, утекло много воды, стены посерели, фасады поблекли, а плитки, украшающие здание, облетели. Причем осыпались частично, группами, создав тем самым новый причудливый узор.
— …а потом наши соседи закрыли пожарный выход на замок и сделали там себе кладовку. — Заканчивала она начатую еще при выходе из квартиры фразу. — А вот и моя ласточка! Ну, только посмей сказать, что она тебе не нравится!
Алекс со своей спутницей вышли на Наличную улицу и сели в джипообразный «Мерседес ml 320», который смиренно ждал у тротуара. Для этой мощной машины уж никак не подходило слово «ласточка».
— Нравится! А где твой старый транспорт? Где твой бандит-мотоцикл и где знаменитый беленький «Вольво?» — удивленно спросил Алекс.
— Разбила, — коротко объяснила она. — А ездить на мотоцикле я сейчас не хочу, не то настроение.
— Жалко… Может, ты все-таки расскажешь, что с тобой приключилось? Ты вроде как обещала.
Некоторое время она молчала. Алекс ждал, временами посматривая на свою спутницу. Ее голова уже полностью высохла, и волосы приобрели видимую мягкость — лаками она не пользовалась.
— Черный заяц снова начал бить в свой барабан, — веско сказала она и опять замолчала.
— Это ты о чем? — удивился Алекс. Недавно перечитывала Пелевина?
— Понимаешь… — наконец снова заговорила она, проворно ворочая рулем, — вот так живешь, живешь, но однажды чувствуешь, что все, что было тобой сделано и выстрадано, обернулось против тебя и против всего, во что ты веришь. Пусть лучше такое никогда не случится в твоей жизни. Ты же знаешь, я бываю во всяких странах, разных городах, вообще, мотаюсь по всей Европе. Я везде и всюду сижу в интернет-кафе и повсеместно встречаюсь с людьми знакомыми мне лишь по Сети. Забавно, что некоторые не особо дорожат тем, что у них уже есть, не ценят тех, кто к ним хорошо относится, и позволяют себе говорить что-то неприятное в адрес своих друзей. Все мы чем-то и кем-то пользуемся, как бы грубо это не звучало, но это так. Люди разные. Одни вызывают только улыбку, другие — сожаление, третьи — действительно интересны. Но странное дело — мой круг реально хороших знакомых уменьшился сейчас до четырех человек. Хорошие знакомые — они ведь почти как друзья, но их всегда больше. Ты, же знаешь, я никогда не думала, что виртуальный мир может быть так реален, что те эмоции, которые я получила там во много раз конкретнее и сильнее тех эмоций, которые получала в реальном мире. Они гораздо менее призрачны и гораздо более чувственны. Но… Так болезненно и страшно осознавать, что однажды один из нас проснется утром и все это забудет. Забудет сказать: «доброе утро, я так соскучился», забудет сказать «целую» перед тем, как выключить свой гребаный компьютер. Ведь всегда во всем наступает момент, когда один из двоих больше не может ждать, а другой не может так жить. В последнее время мне понравилось анализировать свою прошлую жизнь — я определенно умею смеяться над своими проблемами. Вполне возможно, что я это делаю просто так, а может быть я это делаю потому, что то, как я сейчас живу, вряд ли вообще можно назвать нормальной, полноценной жизнью… Опять меня понесло в какую-то заумь.
— Я, кажется, тебя понял, — задумчиво сказал Алекс. — А эти твои… коллеги или как их там? Черное братство?
— Да ну их всех к черту. Каждый за себя, и каждый одинок. Утешает лишь то, что они тоже не так просты и тоже должны расти. Надеюсь, наши пути разойдутся, и я никого из них уже не встречу. Интересно, а если им прямо сказать, как я их всех ненавижу, что-нибудь изменится? Вряд ли. Нет, от этой компании никакого толку.
— Ну, ты же знала, на что шла. Нет?
— Нет, теперь мне трудно общаться с людьми, они меня раздражают. Особенно меня бесят наши соотечественники за границей. Вот недавно — летела из Германии. Стояла, ожидала регистрацию рейса в аэропорту Франкфурта. Вокруг меня суетилась группка наших россиян — десятка три— четыре. Самолетик маленький, регистрироваться не торопились — багаж паковали… Как этим занимаются наши — ты, я думаю, видел. Это уже стало обыкновенной картиной — полиэтиленовые пакеты, рулоны скотча и треск разматываемой липкой ленты на весь вокзал. Вокруг топтались немецкие таможенники, и вяло наблюдали за процессом. Туземная публика смотрела все это с плохо скрываемым недоумением и явной брезгливостью. Кто-то из них спросил: «А чего эти русские там делают?» И почти сразу кто-то ответил примерно так: «А это от собак, чтобы наркотики не учуяли!» Лица у таможенников сразу же одеревенели, и служители закона медленно направились к источнику треска… Багаж потом два раза паковали. Раньше меня это только позабавило бы, а сейчас — противно. Понимаешь, иногда я начинаю сильно сомневаться в правильности своего выбора. Как ни крути, но мой путь подразумевает одиночество. Если ничего не изменится, я буду постоянно расти над собой, а люди не будут за мной успевать. Когда-то я искренне надеялась, что сумею сохранить некоторых людей из своего прежнего окружения. А сейчас…
— А что сейчас? — спросил он.
— Сейчас я уже не надеюсь, поскольку растеряла почти всех. Я дошла до того, что даже зарегистрировалась на сайте знакомств — просто так, из любопытства, хотела посмотреть, что из этого получится. В своей анкете я указала цель — общение и переписка. И все! Но, видимо, придурки, сидевшие на этом сайте так оголодали, что анкеты в принципе не читают. Что мне только там не предлагали! И секс в самых разнообразных вариантах, позах и формах, и мальчиков по вызову за отдельную плату, и самой сделаться проституткой. Но самое неожиданное предложение было такое — восемнадцатилетний мальчишка предложил мне лишить его девственности. Нормально, да?
— Да, в этом мире точно есть гении своего дела, — произнес Алекс первую пришедшую на ум фразу.
— А последняя фишка была просто убийственна, — продолжала она, — мне написал какой-то восьмидесятилетний старик. Для начала дед сделал кучу комплиментов в мой адрес, а когда узнал, что трахаться с ним я все равно не собираюсь, то обложил меня, на чем свет стоит, назвал дурой и шлюхой, сообщил, что я ему больше неинтересна. Круто, да? Отвечала я только более или менее адекватным, на мой взгляд, но после пары сообщений снова понимала, что ошиблась. В общем, анкету эту я удалила оттуда. — Она немного помолчала, глядя на что-то невидимое рядом с плечом Алекса. — Мне до чрезвычайности надоело, что те, кто мне близок духовно, совсем не близки физически и наоборот. Это меня бесит. А еще в очередной раз наступил в жизни такой момент, когда смотришь назад и понимаешь, сколько там грязи. Перед многими хочется извиниться, то есть сделать, то, что я практически не умею. Я не верю никому из тех, кто меня окружает… какое-то странное ощущение. Я одинока. Извини за длинную тираду.
— Кто-то однажды очень хорошо сказал, что каждый человек сам творец своего одиночества. — Алекс вспомнил чью-то красивую фразу. — Кто именно сгенерировал сию мудрую мысль, не знаю, вероятно, она независимо приходила в разные головы и в разное время. А вытекает из этой теоремы, то, что никто не сможет помочь выбраться из одиночества, если сам себе не начнешь помогать. И ты не пыталась изменить ситуацию? Никогда?
— А я уже не могу. Я боюсь слова «никогда», и внутри меня что-то вздрагивает каждый раз, когда я слышу это слово, потому что от него веет безысходностью и тоской. Никогда — это нечто недосягаемое, бессрочный запрет, а я всегда испытывала ужас перед вечностью. «Никогда не говори никогда» — эта формула встречается мне неприятно часто, словно запрещающий дорожный знак, пугающий своим красным
