Мне захотелось возненавидеть и его, и весь мир, даже свою собачку — глупую мягкую игрушку, которую мне подарил Дэнни, когда я был еще щенком. Я разозлился, что наша семья вдруг распалась — Зою утащили «близнецы», Еву упрятали в больницу, а меня словно беспризорника передавали из рук в руки. Да еще собачку мою взяли да и выстирали. Я хотел убежать, бросить всех и начать жить одному, с моими предками, хоть в Монголию, сторожить овец, охранять их от волков.
Когда Тони отдал мне мою собачку, я только из уважения взял ее и понес к себе на коврик, потому что делал так всегда ради Дэнни. Положил ее и сам лег возле.
И вот вам ирония судьбы — мне понравился запах моей собачки. Ой был прекрасен. Вы не поверите, но я никогда и не мечтал о таком. Он дал мне нечто, что укрепило меня. Веру в целостность нашей семьи. Я понял — ничто, никакая серьезная неприятность вроде нелепой стирки моей собачки или внезапной болезни неспособна разрушить ядро нашей семьи. Потому что в самом центре его, в его глубинах, есть невидимая, но прочная связь между Дэнни, Зоей, Евой, мной и даже моей мягкой собачкой. И как бы ни менялся мир вокруг нас, мы всегда будем вместе.
Глава 20
Я — собака, поэтому во многие дела меня не посвящали. Например, не пустили в больницу послушать приглушенные разговоры, рассуждения о диагнозе и анализах, не позволили стать свидетелем предположений о развитии болезни, высказанных доктором в синем халате и шапочке, и его сообщений о симптомах, которые следовало заметить раньше, или узнать о тайнах мозга. Никто не доверился мне. Со мной и раньше-то не советовались. От меня ожидали исключительно исполнения команд, не предполагая, что у меня может быть собственное мнение. Глупые, недалекие люди, они искренне считали: я прекращаю лаять только потому, что они мне приказывают замолчать.
В больнице Ева лежала долго. Несколько недель. Прежде мы жили, образно выражаясь, — стихийно, но теперь, когда на Дэнни свалилось много дел, — ему пришлось не только заботиться обо мне и Зое, но и регулярно навещать Еву — он решил применить планирование и ввести распорядок дня. Если раньше он с Евой, а иногда и вместе с Зоей обедал в ресторане, то теперь мы питались только дома. Дни состояли из череды жестко регламентированных событий: утром, пока Зоя ела кашу, Дэнни готовил ей второй завтрак в школу — разрезал булку и делал два сандвича с арахисовым маслом и бананом и вместе с картофельными чипсами, печеньем и маленькой бутылочкой воды клал ей в ранец. Затем отвозил ее набираться знаний, после чего отправлялся на работу. Под вечер Дэнни забирал дочку домой, затем готовил ужин. Мы с Зоей в это время смотрели мультики. После ужина Дэнни, покормив меня, вместе с Зоей отправлялся к Еве. Вернувшись, купал ее, читал ей книжку, укладывал спать и приступал к текущим хозяйственным делам — платил по счетам или ругался со страховой компанией, то дерущей с него слишком большие платежи, то задерживающей свои.
Уик-энды мы проводили чаще всего в больнице. Жизнь наша потеряла яркость, зато стала эффективной, а учитывая серьезность заболевания Евы, это то, что нам всем требовалось. Мы редко гуляли, исчезли наши путешествия по парку. Вообще в ту пору ни Дэнни, ни Зоя не баловали меня вниманием. Но ради сохранения семьи и выздоровления Евы я был готов нести любые жертвы. Я поклялся стать для них пусть и скрипучим, но нужным колесом.
После двух недель подобного существования Максвелл и Триш предложили Дэнни брать Зою к себе на выходные, чтобы он смог немного передохнуть. «Ты переутомился, выглядишь неважно», — говорили они. Ева согласилась с ними и даже сказала, чтобы Дэнни не приезжал к ней в ближайшие выходные, а отдохнул дома. По крайней мере нам с Зоей она такое заявила. Дэнни выслушал ее и кивнул, раздираемый противоречивыми чувствами. Я заметил, что он с неохотой собирал Зое сумку — явно не хотел отпускать ее к «близнецам» и, по-моему, жалел, что уступил. Однако как бы то ни было, Зоя уехала, и мы остались вдвоем.
Выходные мне показались очень странными. Мы делали то же, что и обычно, — бегали трусцой, заказывали по телефону пиццу. Днем смотрели прекрасный фильм «Лe-Ман», в котором Стив Маккуин с поразительным мужеством и стойкостью духа терпит страдания и боль. Мы смотрели запись великих гонок на трассе Нюрбургринг, сделанную в грандиозный день, когда в двадцатидвухкилометровом заезде по Нордшляйфе или Северной петле, участвовали такие супермастера, как Джеки Стюарт и Джим Кларк. Потом Дэнни вел меня в «Синий собачий парк», что в двух кварталах от нашего дома. Но даже и там все пошло наперекосяк. Дэнни бросил мячик, я побежал за ним, но вдруг откуда ни возьмись появилась громадная собачища с черной душой и мрачными намерениями, догнала меня, оскалила зубы. Не припустись я наутек, вцепилась бы мне в горло. Так бесславно закончилось для меня самое примитивное развлечение. Мячик я не думал приносить, а испуганно прижался к ноге Дэнни.
Все складывалось очень плохо. Отсутствие Евы и Зои казалось нам обоим несправедливым. Чем бы мы ни занимались, нам всегда чего-то недоставало, что бы мы ни принимались делать, ничего до конца недоделывали.
Кое-как поужинав, мы уселись на кухне. Мы нервничали. Нам не оставалось ничего другого. Потому что когда мы двигались, у нас все валилось из рук, и никакое дело не приносило радости.
В конце концов Дэнни поднялся. Он вывел меня во двор, и я ради него только пописал. Он сунул мне мое обычное лакомство — печенье, которое всегда давал перед сном, затем сказал:
— Будь умницей.
Сам он направился к двери. Я последовал за ним, потому что мне тоже хотелось повидаться с Евой.
— Нет. Ты остаешься здесь, — приказал мне Дэнни. — Тебя все равно в больницу не пустят.
Я его понял, повернулся, пошел к своему коврику и лег.
— Спасибо, Энцо, — произнес Дэнни и вышел из дома.
Вернулся он, когда уже стемнело. Продрогший, молча залез под одеяло. Я слышал, как Дэнни дрожит, поднял голову, и он заметил мой взгляд.
— Она поправится, — сказал Дэнни. — Она обязательно поправится.
Глава 21
Она нацепила на меня шмелиные крылышки, которые надевала в прошлом году на Хэллоуин, сама же облачилась в розовый балетный костюм — маечку, пачку, трико и балетки. Мы вышли на задний двор, где носились друг за другом до тех пор, пока ее розовые ноги не стали черными.
В солнечный полдень мы с Зоей играли на заднем дворе. Был вторник, накануне она вернулась от Максвелла и Триш после выходных. Девочка уже не пахла виноградной кислятиной, которой провонял весь их дом и которой она пропитывалась всякий раз, когда долго там находилась. Сразу по приезде домой мы принялись убираться. Мы прыгали, танцевали и смеялись, и еще притворялись ангелами.
Она позвала меня к углу дома — там находился пожарный кран и на куче опилок лежала одна из ее куколок Барби. Зоя села перед ней на колени, сказала: «Все будет хорошо. Сейчас ты поправишься». Потом развернула кухонное полотенце, достала ножницы, шариковую авторучку и лейкопластырь. Затем она вытащила голову куклы, остригла ей волосы до самого черепа и прочертила на нем несколько линий. Все это время Зоя продолжала ласково шептать: «Сейчас, сейчас все будет хорошо. Потерпи немножко». Закончив, она отрезала несколько кусочков пластыря и заклеила им прочерченные линии, после чего вставила голову на место и снова уложила куклу на опилки.
— Теперь она может улетать на небеса, — сказала мне Зоя. — А я останусь жить с бабушкой и дедушкой.
Я был в отчаянии. Мне стало очевидно, что «близнецы» перехитрили Дэнни. Сославшись на то, что ему нужен отдых, они два дня «обрабатывали» Зою. Подтверждений у меня не было, но я это чувствовал. Для Максвелла и Триш выходные выдались рабочими — они на полную катушку использовали их, чтобы
