А Роза упала… Дом, в котором живет месть

* * *

— Уфф…

— Великолепно. Значит, кроме «уф», душа моя, тебе и сказать нечего. Я, признаться, ожидал продолжительного, эмоционального отчета о фантастических оргазмах. А тут «уф»…

— Уффф!

— Ты такая интересная собеседница, дорогая!..

— Не называй меня «дорогая». Ненавижу это слово. Ну применительно к себе, конечно.

— Так, будь добра, подай мою записную книжку, пожалуйста. Я тут собираюсь записать кое-что. Слова. Запрещенные к употреблению… А то еще задушат чулком. Ненароком.

— Не! Смет! Но! — как сказала председатель совета дружины Лена Доберманова, когда ее стул густо вымазали красной краской «киноварь».

— А никто и не думал смеяться. Что ты! Я серьезен, как президент Ющенко. Нет, как Лена Доберманова в пятнах краски.

— Не надо меня называть «малыш», «драгоценная ты моя женщина» и вот еще «человечек».

— Что за человечек? «Где-то у оранжевой речки? Там сидят грустят человечки? Оттого, что слишком долго нету на-а-ас?»[9]

— Даже если мы расстаемся!..

— Емся!

— Дружба все равно остается!..

— Ется!

— Дружба остается с нами навсегда-а-а…

— Ну я-то ладно. Я семь лет в музыкальной школе солировал. А ты?

— А что я?

— Откуда знаешь эту байду?

— А это я специально разучила. Чтобы с тобой дуэтом пропеть.

— Ага.

— Ага.

— Так ты про человечка хотела.

— Есть у меня одна бывшая одноклассница, Таня Григорчук. Мы с ней не виделись лет пятьсот.

А потом она нашлась на Одноклассниках, там все находятся, кто-то раньше, кто-то позже. Как-то Таня Григорчук была в настроении поболтать и пересказала мне в подробностях историю своей любви с женатым ветеринаром.

— Ветеринаром…

— Да. В частности, она зачитывала некоторые его к ней письма — для дополнительной иллюстрации.

— О, неосторожная!

— Это почему?

— Ну а вдруг тебе бы понравился стиль, и ты бы увела ее женатого ветеринара,? С тобой ухо востро надо держать.

— Можно я продолжу?

— Хорошо, что ты спрашиваешь. Конечно, душа моя.

— Так вот, одно из писем ветеринара начиналось: «Родной мой человечек». А другое: «Драгоценная ты моя женщина».

— А третье?

— Отстань.

— Ну и ты что? В контексте Тани Потапчук.

— Григорчук.

— Прости.

— Подумала, что если, бы меня так назвали, я бы сошла сума от горя.

* * *

— Ал-ло! — сказала Юля между двумя затяжками телефонной трубке. — Алло, дочь, ну я же за рулем, что ты трезвонишь, как пьяный звонарь! Сейчас остановлюсь…

После недавнего ухода Юлиного мужа и Таниного отца Витечки: «Я стремлюсь к самоактуализации. К высшей природе раскрытия моего потенциала, Юля. Абрахам Маслоу, теория гуманистической психологии… ты должна знать… все-таки ты тоже доктор… уровень моего социального интереса к дочери не упадет»[10],— численность небольшой семьи не изменилась, изменился гендерный состав. Отпустивши Витечку прямиком в сомнительные объятия Абрахама Маслоу, Юля и Таня заимели чудную кошку породы Невская Маскарадная, голубоглазую Наташу, у которой на все было свое мнение.

Вот и сейчас Юля очень подозревала, что причина дочкиного звонка как-то связана либо с кошачьим рационом, либо еще с чем-нибудь кошачьим. Режимом дня, например.

Припарковавшись неподалеку от старинной калитки изящного литья в чугунных змеях и розах, меланхолично соседствующей с автоматическими раздвижными воротами, Юля собиралась перезвонить дочери. Закурила еще. Мобильник в ее руках ожил, завибрировал и пропел: «Я смотрю в чужое небо из чужого окна, и не вижу ни одной знакомой звезды… Я ходил по всем дорогам, и туда, и сюда, обернулся и не смог разглядеть следы… Но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день…» Традиционно дослушав ровно до этого места, Юля сказала, наконец, свое «алло». Номер был рабочий, кто-то телефонировал из ординаторской, каковую она покинула чуть менее часа назад, благополучно сменившись с дежурства. Вообще-то Юля надеялась чуть-чуть подольше не слышать дорогих товарищей по работе.

— Юлечка Александровна! — заговорила трубка фальшивым сопрано. Юля скорчила недовольную, зверскую физиономию. Сморщила нос и немного вытащила язык. Вне всякого сомнения, это была заместитель заведующего отделением Зоя Дмитриевна. В последнее время ее все чаще хотелось назвать Великим Инквизитором, сеньорой Торквемадой или как-нибудь еще. Наподобие.

— Юлечка Александровна! — повторила охотница за ведьмами несколько громче, Юля чуть отодвинула трубку от уха. В принципе, она знала, что сейчас услышит: — Я вот вас о чем хочу попросить… Не подмените меня с дежурством? Двадцатого? А то, знаете, мммилая, мои молодые приезжают, а я, как на грех… а они…

— Извините, Зоя Дмитриевна, — твердо ответила Юля, все еще корча зверские рожи в зеркало заднего вида, — никак не смогу. Именно двадцатого я целый день занята… Да, совершенно верно, та самая подработка… Извините еще раз.

Нажала «отбой» и показала себе напоследок язык.

Мобильник, дрянь сенсорная, услужливо запел снова. Все ту же «Пачку сигарет». Определился все тот же номер. «Какого черта?!» — сердито подумала Юля и неприятным голосом проскрипела в трубку, что она слушает, слушает, Го-о-о-осподи, ну что еще вам угодно, Зоя Дмитриевна.

Это оказался ИванИваныч, отделенческий красавчик и любимчик дам. Юля мгновенно опознала его по характерному хрюканью: ИванИваныч давился смехом, давился, кое-что проглатывал, а кое-что выплевывал в эфир.

— Юлька, ты что меня не дождалась? Договаривались же, я для тебя всю ночь такую историю берег! Такую!

Вчера ИванИваныч с пафосом собирался на ежеквартальное собрание Ассоциации врачей общей