А Роза упала… Дом, в котором живет месть

наружу противную мелкую дрожь. Гостинчик.

* * *

— Ну давай уже. Я жду.

— Как, уже?! Ждешь? Душа моя, ты мне льстишь.

— Да ну нет же. Давай про женщин. Вот почему, к примеру, ты с женой развелся?

— Да мне не хочется рассказывать.

— Ну расскажи-и-и-и, пожалуйста. Это же важно.

— Да ну что тут важного. Люди женятся и представляют собой в это время что-то… ну, не знаю. Например, он — сапог, а она — гуталин.

— Вакса. Вакса женского рода.

— Пусть вакса. Итого, у них много общего. А через пять или сколько там лет смотришь — он сделался аппаратом для подстригания газонов, а она — пряником «Север». Знаешь такой пряник?

— Ага, знаю. Мраморной расцветки.

— Да. И вот что делать вместе газонокосилке и прянику — не совсем понятно.

— А ты кто сделался? Через пять лет?

— Диссертацией занимался. Жену очень раздражала моя увлеченность.

— А тему, тему скажи. Диссертации. Ты, кстати, защитился?

— Да ну зачем тему. Да. Кстати.

— Скажи-и-и-и.

— Метод следа для поиска дискретных метагрупп преобразований на дифференцируемых многообразиях[11].

— Ой.

— Ну видишь, ты разочарована.

— Название просто такое… задорное.

— Задорное, да.

— Ну так и что?

— Много работал. Знаешь, это как у Лермонтова «Я знал одной лишь думы власть, одну — но пламенную страсть, она, как червь, во сне жила, изгрызла душу и сожгла… » Кроме этого, репетиторствовал. Наверное, это действительно выглядело вполне ненормально: первого ученика я назначал на семь утра, чтобы успеть до выхода из дома.

— Ага.

— Вот, в общем-то, и все, душа моя. Ругались. Никто не хотел уступать. Я уперся. Ничего менять не хотел. В конце концов я работаю, — говорил. Жена отвечала, что я работаю семье во вред. Я был взбешен этими ее соображениями. Ну а потом появилась студентка Ксюша…

— Ага, a-то я все жду-жду, когда же появится студентка Ксюша!

— Ее возникновение не было закономерным.

— Ну да, ну да, кто ж спорит. Просто как в анекдоте. Интервью у миллионера: «Я начал свое дело, имея в кармане два цента. На них я купил яблоки, помыл их и продал за четыре цента. На четыре цента я купил больше яблок, помыл их и продал за восемь центов…» — «А что же потом?» — «Потом умер мой отец и оставил мне в наследство пятьдесят миллионов долларов».

— Уверяю тебя, Ксюша возникла уже постфактум, на фоне полного разлада в семье.

— Ну давай уже про Ксюшу.

— Может, чайку попьем?

— А я бы съела чего.

— И я.

— Нету еды в доме.

— Плохо, душа моя.

— Пиццу закажем? Или роллов? Ты с японской пищей как?

— Э-э-э-э-э.

— Ясно. Тогда пиццу…

— Тогда пиццу.

— И про студентку Ксюшу.

You are viewing RumpelstilZchen's journal

11-Июнь-2009 05:25 am

«Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня только четверть дыма» (с)

МЕТКИ: РЕВЕРС

У всех несчетное количество лиц, куда там бедняге Янусу с минимальным набором, сегодня я покажу вам одно, завтра другое, а стоит ли ждать до завтра, абсолютно нет.

Всего хорошего должно быть много, и я искусственно продлеваю это утро, просыпаясь в немыслимые пять утра, виданное ли дело.

Я обращаюсь к тебе, я говорю с тобой, я не жду твоего ответа, более того, я его, кажется, знаю.

Немыслимые пять утра, открытое окно, ноутбук на коленях и можно вспоминать. Много лет безжалостно запихивая вылезающую дрожжевым тестом из квашни малой емкости память, назад и глубже, наконец-то я разрешаю себе вспоминать.

Почему можно именно сейчас? Именно здесь?

Только ли потому, что с рук моих безвозвратно сошли цыпки и бородавки, волосы подстрижены по цене триста баксов, нормальный московский салон красоты, слегка брендовый, и если мой черный свитер и пахнет чем-нибудь — то ароматом размолотых кофейных зерен, только так, и стоит передо мной чашка, полная кофе, а не тошнотворной желто-коричневой жидкости, выдаваемой за какао школьной поварихой теткой Надей. А ведь первая часть латинского названия Theobroma cacao переводится как пища богов, о чем никогда не узнала бедная тетка Надя, вне зависимости от погоды и времен года, какие еще мелочи, принаряженная в разношенные серые валенки — повариха и повариха, что скажешь еще.

Таская социально-уродливое клеймо ребенка из неблагополучной семьи, я получаю дополнительное питание в школьной забубенной столовой, тетка Надя меня жалеет, в моей плохо промытой тарелке гарнира всегда больше нормы, с котлетами так не поступишь, котлеты — они считанные.

Голод — гадкая штука, стыдная и страшная, вряд ли скажешь лучше Хармса: «Так начинается голод — с утра просыпаешься бодрым, потом начинается слабость, потом начинается скука, потом наступает потеря быстрого разума силы, потом наступает спокойствие. А потом начинается ужас».

Девочки из большого дома не посещают нашу районную, сугубо пролетарскую школу, каждое утро немолодой, но бравый и осанистый шофер отвозит их маленькую толпу — в специализированную и английскую. Даже форма у них была особая — специализированная и английская, клетка зеленая, клетка черная, клетка желтая, и ни одной грубо-синей и тускло-коричневой — цвета клана обязательного среднего образования, куцая радуга нищих.

А я наперевес с немаркого цвета портфелем последовательно прохожу через скучную анфиладу школьных дверей, одна, вторая и третья, и вот между второй и третьей необходимо поучаствовать в массовой акции «сменная обувь». На грязный цементный пол затоптанный, дрянь, тысячами ног, шлепается что-то тряпичное, безобразное и со шнурками, это мое, это мое.

А еще у нас на стене висит календарь. Дома. Это тоже мое. В своих изуродованных гормонами воспаленных снах я часто поступаю жестоко не только с календарем, но и со стеной. Она рушится