– Пообтрепался кафтан скарлатный!
– Людожор, ненавистник!
– Гнусный соблазнитель! – выкрикнул вдруг кто-то.
Все повернули головы я увидели Бермятича. Корявый, красный от возбуждения, он грозил Златолисту волосатым кулаком:
– Отныне и вовеки веков да здравствуют киевские князья, законные правители Русской земли! А ты, подлый добытчик, сгинь навсегда!
Многие смущенно опустили глаза и, пока волхвы тянули молитву, призывающую милость богов на княжеский род, продолжали перешептываться:
– Ишь как пышет, пепелесый, не поклонится!
– А ведь меткий стрелок… а? Как, бояре? – в раздумье протянул безрукий сотский.
– А что ж… стрелок ничего, славный даже! – поддержал его кто-то.
– Лучший стрелок на Руси, – заключил другой.
– И вообще… того… витязь смелый, как вы, бояре, мыслите? – продолжал думать вслух безрукий.
– Что ж… недурной витязь…
– Отважный, – повернулся хмельной боярин.
– Один из храбрейших витязей на Руси! – тоном, не допускающим возражений, изрек стоявший рядом – лицо и руки сплошь на рубцах.
– Но… ведь… того… раб ведь духом, а? Бояре? – тянул безрукий, стараясь скрыть пляшущие в глазах искорки откровенной издевки.
– Вестимо, раб, – поспешно согласился кто-то, – экое кознование вздумал!
– Да и стрелок… того… получше бывают!
– Сколько хочешь.
– Скверный стрелок, удивляюсь, как можно…
– И тоже, такое скажут – отважен! Да он совсем трус, этот долгообразый, – сказал прежний голос.
Узник стоял на виду у всех, против великой княгини. Он заметно осунулся, на исхудавшем теле топорщилась грубая, прожженная во многих местах рубаха. Стальной обруч сидел на лбу криво и не сдерживал падающих волос. Однако, несмотря на истощение, Златолист держался прямо, массивная ржавая цепь отвратительной желтой змеей обвивалась вокруг его туловища, сползала на пол. Он держался прямо, но чувствовал себя жалким рабом – последний князек изжившего себя рода, усохший лист на древе великого княжества.
Скорбные мысли приходили в голову. Забвение! Нет ему высокого кургана с солнечным знаком – кольцом белых камней у основания, чтобы теплей спалось в могиле, нет ему песни… только мрак и золотые склоненные кисти лунных лучей.
– Кмет, носящий знак дубового листа, – начала Ольга суровым голосом, – как ты дерзнул посягнуть на стол и на меч, не тебе уготованные?
При этих словах торжественно выступили два волхва, неся тяжелый меч Киевского княжества. Он был осторожно поставлен острием вниз так, что под собственной тяжестью впился в половицу, и Ольга облокотилась на его рукоять. Редкий по величине и необычайный по чистоте диамант, украшавший перекрестие, величаво засиял, осыпая собравшихся стальными стрелами.
Златолист стоял безмолвный, даже обвившая его цепь лежала тихо, казалось, боялась звякнуть.
– Отвечай же, что ты умышлял, придя в Киев?
– Смерть Киеву! – воскликнул Златолист так, что все вздрогнули. – Смерть!
Заволновались бояре, нахмурилась великая княгиня.
– Господи помилуй, господи помилуй, – чуть слышно зашептала она поблекшими губами, стараясь глубже уйти в кресло от устремленного на нее взора. – «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй и спаси рабу твою Елену».[50]
Сухие пальцы перебирали на коленях четки из красного янтаря. Потом она выпрямилась, произнесла твердым голосом:
– По обычаям предков наших, каждый тать-злоумышленник испытывается огнем, дабы боги сами решили его участь.
– Ба-а-тюшки!.. Недаром всю ночь хвосты петушиные снились, ой, боюсь, берегивка моя, жутко, – хватала подругу за руки девица в платье с черными мухами.
– Испытать Златолиста огнем!
Волхвы принесли железное в окалине горнило, пододвинули к узнику. Затем кто-то в белом ловко, быстро вздул огонь, будто из рукава его достал. Когда угли достаточно раскалились, волхвы подняли княжеский меч, всунули в огонь его булатную рукоять. Застучали молотки – Златолиста расковывали. Цепь упала на пол, витязь вздохнул и подошел к горнилу.
Волхвы расчистили дорогу; в открытые двери был виден мокрый черно-бархатный ствол дуба, залитый бледным солнцем, и кусок свежего осеннего неба.
– Возьми этот меч – ты ведь зарился на него, понеси к священному дубу и сруби дуб у корня. Коли срубишь, приемлешь милость божескую и нашу. Княжий суд – господень промысел.
Златолист, словно очнувшись от тяжкого сна, рассеянно оглядел присутствующих, их настороженные, испуганные, потупленные и немигающие глаза, пышные бороды волхвов, обозначившие путь к заветному дубу, золото и парчу женских нарядов. Все ждали.
Не спеша, с достоинством, как и подобает кмету, протянул руку к раскаленной рукояти.
Вот он – хранитель власти, который помог бы древлянам утвердиться в Киеве, возвысить Искоростень, захватить великий путь «из варяг в греки», отомстить за отцов. Он лежит распростертый, охваченный красным, как знамя Киева, пламенем – княжеская власть над многими, многими городами необъятной Русской земли!
Дрогнула рука Златолиста, он увидел светлые детские глаза Владимира, с испугом глядевшие на него.
В каком-то отчаянном порыве, в безумном желании повергнуть в прах могучее дерево, он схватил меч, замахнулся им, спотыкаясь, бросился к выходу. Трещала, лопаясь, кожа.
– А-а-а! – закричали, заметались люди, будто стадо лебедей, застигнутое снежной бурей.
Кровь хлынула из носа Златолиста; вдыхая тошнотворный запах горелого мяса, ощущая невыносимую боль во всем теле, он выбежал на крыльцо и покатился по мраморным ступеням. Но не остался лежать; с живучестью кошки вскочил на ноги, сверхчеловеческим усилием поднял над головой меч. Не слушались руки, обрывалось сердце, с ужасающей быстротой деревенело все тело… Златолист выкрикнул что-то нечленораздельное и ударил мечом о влажный ствол дуба… Ослепило солнце, зашептались листья, а может, то ветер подул, только витязь пошатнулся, бессильно прислонился белым лицом к коре священного дерева, сдирая кожу и волосы, сполз по нему в беспамятстве.
– Смерть ему, смерть! – заголосили кругом. – Боги рассудили.
– Да, Бог рассудил! – повторила княгиня.
Волхвы подобрали Златолиста и понесли к стоящей поодаль повозке; подняли его на руках, как воина, сраженного в бою.
К Доброгасту подошел Блуд:
– Немедля ступай в покои княгини. Там Судислава.
Проронив это, он ласково улыбнулся и как-то боком засеменил к выходу прочь.
Доброгаст повернул голову, встретился глазами с Ольгой, она, как бы подтверждая сказанное вельможей, кивнула головой и тут же забыла о его существовании. Перед ней проходили племена, народы, весь этот смятенный, ищущий мир, молодой, полный сил, олицетворением которого был ее сын Святослав. Она жадно всматривалась в этот мир, искала в нем труды своих рук. Знала, что скоро умрет, но где-то далеко, на востоке, будет вечно катиться могучая река, которую Святослав завоевал, дал ей имя своей матери.
Что испытывал Доброгаст, видя врага приговоренным? Облегчение и только: ни торжества, ни злорадства, ни чувства удовлетворенной мести. Впрочем, ему некогда было размышлять – у княгини ждала Судислава.
Доброгаст протиснулся сквозь шумящую толпу, стал подниматься по знакомой лестнице, ведущей в
