математики Бреславльской государственной гимназии не имеет никакой возможности предоставить ему отпуск посреди учебного года.
Единственное, что он постарается сделать, – это приехать в Париж на рождественские каникулы, приехать специально ради того, чтобы повидаться со знаменитым молодым американцем.
– Очень жаль! – разочарованно сказал Пол. – К рождеству я уже буду на пути домой… Досадно, что не пришлось сыграть с Адольфом Андерсеном, я высоко ценю его удивительную игру!
– Вы не уедете, мистер Морфи, а будете играть с Андерсеном на рождество! – вдруг грубо сказал Эдж.
– Не вы ли помешаете мне уехать? – насмешливо спросил его Пол.
– Нет, не я. Вы сами себе этого не позволите. Без победы над Андерсеном список ваших европейских побед будет неполон. Андерсен играет сейчас значительно сильнее Стаунтона, и вы отлично это знаете. Европа не позволит вам уехать!
– Значит, придется мне переупрямить Европу!
– Браво! – сказал Эдж. – Желаю вам успеха!
И Эдж тут же засел за работу, которую держал в секрете. Никому не сказав ни слова, он направил письма во все ведущие клубы Англии и континента. Он просил клубы вмешаться и не дать исчезнуть такой редчайшей возможности, как возможность матча Морфи – Андерсен.
«Встреча Пола Морфи с Адольфом Андерсеном должна сказочно обогатить шахматную сокровищницу!» – писал Эдж.
И клубы поддержали его. Через неделю ответные письма посыпались дождем. Писали Амстердам и Лейпциг, Брюссель и Рим, Бреславль и Берлин, Стокгольм и Санкт-Петербург.
Из лондонского Сент-Джордж-клуба прибыла петиция, подписанная множеством лиц.
Все в один голос просили Пола Морфи остаться на зиму в Европе. Сам Андерсен прислал длинное письмо – и Пол не устоял перед просьбой немецкого чемпиона.
В запасе у Эджа оставался еще один «медицинский козырь»: лечивший Пола врач полагал, что состояние его здоровья не таково, чтобы пересекать Атлантику зимой. Врач написал соответствующую справку, и Эдж аккуратно отправил ее в Новый Орлеан.
Дело было сделано. Пол остался в Европе.
Встретив на улице Гаррвитца, Эдж сказал ему как только мог ласково:
– Мистер Гаррвитц, вы, конечно, будете счастливы: мистер Морфи решил провести в Париже еще несколько месяцев.
Гаррвитц ответил довольно грубо:
– Значит, мистер Морфи – не человек слова!
В бульварных газетах, где Гаррвитц был своим человеком, вскоре появилась такая заметка:
«Знаменитый мистер Морфи уступил настояниям своего друга маэстро Д. Гаррвитца и окончательно согласился остаться в Париже до весны».
Прочитав эту заметку, Пол хохотал как безумный.
Еще раньше, в октябре 1858 года, Пол вынужден был вернуться к неприятным мыслям о Говарде Стаунтоне и предстоящим столкновениям с ним. Ему хотелось бы пойти по линии наименьшего сопротивления и дать Стаунтону возможность ускользнуть от игры, раз он столь страстно ищет такую возможность. Но это было невозможно – слишком многое знаменовал собой для Пола матч со Стаунтоном, слишком многое было в него вложено, с ним неразрывно связано…
Бросить мысль о матче с рыжим англичанином было равносильно тому, чтобы признать себя побежденным, равносильно тому, чтобы уехать из Европы, не сделав в ней самого главного.
Правда, Стаунтон обещал публично, при свидетелях, что он будет играть матч в ноябре. Но откуда же проскальзывали тогда в лондонской печати эти неожиданные «опровержения», «сомнения» и «возражения»?
Почему партии Пола печатались в «Иллюстрэйтед Лондон ньюс» в искаженном виде, с односторонними и недобросовестными примечаниями? Все это настораживало, и Пол решил действовать.
К тому же неугомонный Эдж зудел над ним, как комар, призывая «писать, писать и писать».
Сидя как-то вечером в кафе «Де ля Режанс», Пол удалился в меньшую комнату и потребовал бумагу, перо и чернила.
Эдж немедленно прилип к нему, они просидели вдвоем довольно долго.
Наутро за подписью мистера Пола Морфи, эсквайра, было отправлено два важных письма.
В первом, адресованном лично Стаунтону, давалась отповедь подписанным и неподписанным газетным сплетням. Копии этого письма были разосланы также в редакции газет «Иллюстрэйтед Лондон ньюс», «Белль'с лайф ин Лондон», «Эра», «Филд» и «Сандей таймс».
Второе письмо адресовалось Т. Гэмптону, эсквайру, секретарю Сент-Джорджского шахматного клуба.
«Сэр!
Разрешите почтительно известить Вас, что новоорлеанский шахматный клуб внес 500 (пятьсот) фунтов стерлингов в банкирскую контору гг. Гейвуд и К0 в Лондоне.
Эта сумма является моей долей ставки в предстоящем моем матче с м-ром Г. Стаунтоном.
Я сочту большой честью, если Сент-Джордж-клуб окажет мне любезность и назначит для меня двоих секундантов на этом соревновании из числа своих членов. Избранным клубом джентльменам я вверяю право вести предварительные переговоры от моего имени.
Разрешите просить Вас ознакомить членов клуба с этим моим посланием и удостоить меня скорого ответа.
Имею честь оставаться, сэр, Вашим покорным и послушным слугой
Недели две ответа не было. Затем Стаунтон опубликовал в своей газете миролюбивое по форме письмо, суть которого сводилась к следующему.
Мистер Стаунтон давно не играл в шахматы, и его сегодняшняя форма сомнительна. Вызов м-ра Морфи был им принят лишь условно, и литературные занятия м-ра Стаунтона принятию вызова отнюдь не благоприятствуют. Оторваться от работы сейчас для м-ра Стаунтона – значит, потерять тысячи и тысячи фунтов. М-р Стаунтон лишь дожидался конца матча Морфи – Гаррвитц, чтобы сообщить м-ру Морфи о том, что играть в ближайшее время он не имеет возможности. Впрочем, – говорилось в постскриптуме, – если м-ру Морфи доведется еще раз быть гостем м-ра Стаунтона, м-р Стаунтон с удовольствием сыграет с м-ром Морфи несколько легких, неофициальных партий «без каких-либо условий и церемоний».
Но этим мистер Стаунтон, шекспиролог, не ограничился.
XV
В середине октября в богатой и влиятельной газете «Иллюстрэйтед Лондон ньюс» было напечатано пространное письмо на имя издателя газеты, подписанное загадочными инициалами «М. А.». Утверждая, что пишет он из Тринити-колледжа в Кэмбридже, этот анонимный корреспондент возмущался тем, что некоторые «безответственные круги» позволяют себе говорить и писать, что м-р Стаунтон якобы уклоняется от встречи с Полом Морфи за доской. В послании М. А. с редкой аккуратностью перечислялись все мельчайшие заслуги Стаунтона за все годы его шахматной деятельности; расхваливалось его джентльменское поведение в турнирах и матчах пятнадцатилетней давности; наконец звучала жалобная
