иеремиада о непосильной загруженности м-ра Стаунтона, ставящей под угрозу его уникальный мозг.
«Шансы неравны! – воскликнул М. А. – Мы не можем позволить м-ру Стаунтону рисковать национальной спортивной честью Британии!»
Поистине рыцарский характер м-ра Стаунтона и его бесстрашие в борьбе очаровали М. А.!
«Было бы несправедливо заставлять м-ра Стаунтона в его положении играть с каждым молодым джентльменом, которому больше нечего делать и который позавидовал лаврам м-ра Стаунтона…»
Словом, «если у м-ра Стаунтона самого не хватит мужества решительно сказать американцу «нет!», то это за него обязаны сделать его друзья!»
Обширный постскриптум мимоходом обвинял американского претендента в лживости, коварстве и стремлении прикинуться бедным сироткой.
Когда эта статья была прочитана в отеле «Бретейль», наступило долгое молчание.
– Стаунтон защищает Стаунтона! – сердито хрюкнул Эдж. Он получил классическое образование и охотно цитировал древних.
– Вы думаете, это писал он сам?
– А кто же еще? Письмо напечатано
– Заслуги Стаунтона перечислены с большой любовью! – усмехнулся Пол.
– А как же иначе?.. Но это еще не все, мистер Морфи, есть еще нечто гораздо худшее…
И Эдж показал Полу заметку в виде письма на имя издателя лондонской газеты «Белль'с лайф».
«Г-н Издатель! – взывала заметка. – Как жаль, что шахматисты не хотят стирать грязное белье у себя дома! Среди легкомысленных олухов, для которых шахматы являются смыслом жизни, сетования м-ра Морфи могут показаться очень важными. Однако для людей разумных они представляются просто нелепыми. Тому же, кто заглянет чуточку глубже, они кажутся не только нелепостью, но и кое-чем похуже…»
Далее в том же невыносимо развязном стиле безымянный автор обвинял Пола в том, что он «сам уклонился от игры в бирмингэмском турнире», а теперь «обвиняет в попытках уклониться людей почище его»…
Как водится, подписана вся эта гнусная стряпня была громким псевдонимом «Фэйрплэй» («Честная игра»).
– Неужели это тоже Стаунтон? – растерянно спросил Пол.
– Навряд ли, – хмуро сказал Эдж. – Но это, бесспорно, кто-нибудь из его парней. Вам хотят показать, мистер Морфи, что тон газетных статей может изменяться до бесконечности.
– Но почему солидные, уважаемые газеты печатают эту гнусность, Эдж? – вспыхнул Пол. – Разве они не знают, что все это – мерзкая ложь?
– Отлично знают! Но каждое скандальное письмо – это подъем розницы и увеличение подписки. Вас будут поливать грязью, вам будут сочувствовать читатели, но пенсы их все равно осядут в кассе издательства. Такова азбука газетного ремесла. Что вы намерены предпринять?
– Оставьте меня одного, Эдж. Кажется, я знаю, что мне нужно теперь делать.
И Пол написал на пяти страницах детальное «Обращение к Британской шахматной ассоциации», адресовав его лорду Литтльтону, президенту ассоциации.
В обращении коротко и точно перечислялись факты, а затем Пол напомнил, что он иностранец в чужой стране, и взывал к исконной британской спортивной честности.
Он указывал, что Стаунтон, печатая его письмо, не остановился перед тем, чтобы изъять из него параграф, который ему не понравился, а потому и письмо получило неверную окраску.
Пол обращался не к одному человеку, он призывал всю многочисленную корпорацию британских шахматистов на свою защиту. Обращение было датировано 26 октября 1858 года, а 8 ноября лорд Литтльтон ответил Полу из своей резиденции Бодмин в Корнуэлсе.
В ответном письме лорд Литтльтон указывал, что обращение к Британской шахматной ассоциации «не вполне удачно, ибо она представляет собой весьма молодое, незрелое и несовершенное сообщество, влияние которого еще совершенно не установлено».
Поэтому лорд Литтльтон подчеркнул, что отвечает лишь от своего собственного имени. Он заявил, что матч Морфи – Стаунтон вновь оказался под угрозой отнюдь не по вине мистера Морфи.
Ряд поступков Стаунтона, с точки зрения лорда Литтльтона, был неправомерен, а особенно изъятие важного параграфа в напечатанном письме м-ра Морфи. Кроме того, лорд Литтльтон подтверждал, что он был свидетелем того, как во дворе бирмингэмского колледжа Стаунтон принял вызов м-ра Морфи на матч и обещал начать этот матч в середине ноября 1859 года.
В заключение лорд Литтльтон «чрезвычайно сожалел», что блестящий матч Морфи – Стаунтон вновь оказался под угрозой срыва. Однако следует, конечно, помнить, что к анонимным письмам, оскорбляющим мистера Морфи, мистер Стаунтон не имеет и не может иметь никакого отношения.
Он с охотой разрешал мистеру Морфи опубликовать настоящее письмо, осуждающее поведение м-ра Стаунтона, в любых органах прессы.
Пол так и сделал.
Он напечатал письмо лорда Литтльтона в английских и французских газетах, а сам начал готовиться к интереснейшему для него матчу с прусским чемпионом Адольфом Андерсеном.
На первой неделе декабря Жюль Арну де Ривьер получил от Андерсена извещение, что он вскоре намерен быть в Париже.
Сырая парижская зима успела уложить Пола в постель, поправлялся он медленно.
Врачи прописали Полу пиявки, их ставили ему несколько раз, и самочувствие его улучшилось.
– Сколько крови у меня отсосали? – спросил как-то Пол, лежа в кровати и глядя в зеркало на свое маленькое, заострившееся лицо.
– Три или четыре пинты! – сердито буркнул Эдж.
– Почти все, что у меня было! – грустно сказал Пол. – Теперь мне придется подумать о пополнении!
Он поднялся с кровати и чуть не упал. Эдж успел подхватить его и поднять на руки.
– Вы ничего не весите, мистер Морфи, – сказал он удивленно. – Я буду откармливать вас, словно на продажу!
– Попробуйте, – равнодушно сказал Пол.
Болезнь и газетное «дело Стаунтона», казалось, вселили в него отвращение к шахматам. Начав передвигаться, он стороной обходил кафе «Де ля Режанс», и Эджу никак не удавалось уговорить Пола зайти туда. Он отклонял все приглашения, где его могли бы заставить играть в шахматы.
Когда Эдж принес известие о том, что Андерсен выехал из Бреславля, лицо Пола сразу посуровело.
– Начинается рецидив моей шахматной лихорадки, – сказал он задумчиво. – Дайте сюда доску, Эдж, я покажу вам некоторые партии Андерсена.
И с обычной своей безошибочностью Пол принялся показывать по памяти десятки партий Адольфа Андерсена.
– Это великий мастер, Эдж! – закончил он свои объяснения. Вечером Пол рано лег спать, а в десять утра зашедший к Полу Эдж застал там раннего гостя – герра Адольфа Андерсена собственной персоной.
Андерсену было тогда немногим менее пятидесяти лет.
Земляк и однокашник Гаррвитца, он совсем не походил на него ни внутренне, ни внешне. Небольшой, желтолицый и сморщенный Гаррвитц казался человеком без возраста, ему в равной мере можно было дать и сорок, и шестьдесят.
Андерсен же был плотный немец с крупной лысой головой и уверенными движениями. Лысая голова делала его старообразным, он казался старше своих сорока восьми лет.
Увидев, что Пол нездоров, Андерсен страшно разволновался. У него было всего две недели отпуска, он проклинал свою судьбу, еще больше сокращавшую этот короткий срок. Он тут же заявил, что не сядет за доску, пока Пол не восстановит свои силы полностью.
