– О масса Морфи! – забормотал негр. – Вы как господь Саваоф, верно говорю, как господь Саваоф! – Он схватил деньги, чмокнул не успевшую отдернуться руку судьи и выбежал на улицу.
Судья потянулся сладко, так, что хрустнули все суставы и заскрипел дощатый пол.
– Пожалуй, хватит на сегодня, Питерс, – сказал он клерку. – Седьмой час, пора по домам. Запирайте камеру, Мэлони, – обратился он ко второму полисмену и спрятал томик Светония в карман. – До завтра, друзья.
Судья через заднюю дверь вышел во двор и взобрался на небольшую рыжую лошадку.
– Будьте здоровы, ваша честь! – хором сказали Питерс и полисмены. Судья поправился в седле и выехал на извилистую улицу. Он был доволен собой. Ха, как взбесился этот тщедушный скандалист! Подлый трус, он бьет лишь того, кто не может дать сдачи. Как много мусора в стране, и с каждым годом его становится все больше. Вот и еще одна жалоба на него будет подана в верховный суд, это ясно. Но, слава богу, там не все таковы, как почтеннейший мистер Донован. Прогресс смягчает нравы, утверждали энциклопедисты. Почему же он смягчает их так чертовски медленно?..
Лошадка весело бежала домой по широкой дороге, усаженной по обочинам буками и кленами. Город остался позади. Лошадка сама свернула с дороги на узенькую, тропинку. Густые кусты орешника били всадника по коленям. Стало прохладно. Сойка кричала жалобно и упрямо. Пахло лесной прелью, жирным запахом чащи.
«Что будет дальше? – невесело думал судья. – В Европе идут бои. Император Николай расстрелял венгерскую революцию, австрийцы расстреливают итальянцев, борющихся за свободу… В Париже – баррикады, на этот раз последышам Бурбонов не удастся уцепиться за престол… Все это понятно и закономерно, но почему пахнет порохом в мирной Америке, где нет ни феодалов, ни королей? Почему так накалены страсти, так обострились ненависть и национальная рознь? Почему Аллисон и его друзья при каждом удобном случае кричат «Долой французов!»?
Луизиана принадлежала Франции много лет, потом стала принадлежать Соединенным Штатам…»[1] Вполне естественно, что французов здесь много. Он и сам женат на француженке, и дети его – наполовину французы… Почему потомки французов хуже, чем потомки англичан? Почему креолы хуже пришедших с Севера англосаксов?
Они считают, что купили Луизиану, но разве страну можно купить?!
Судья погнал лошадку рысью.
Вскоре показался двухэтажный домик, тонувший в сплошной, как озеро, бесконечной зелени. Седой негр принял лошадь.
Разминая затекшие ноги, судья поднялся на террасу.
Смуглый черноглазый мальчик лет одиннадцати стремительно выбежал ему навстречу.
II
– Салли!.. Салли! – голос Пола вздрагивал. – Почему ты не разбудила меня? Папа обещал показать мне, как ловят щеглят на заре, а я проспал. Почему ты так крепко спишь, Салли?
Светало. Щебетали первые птицы. Комнатка Пола во втором этаже домика разделилась ровно пополам. Встающее солнце залило розовым потоком половину с окном, серая мгла густо лежала во второй половине. Эдуард, старший брат Пола, остался в городе, кровать его пустовала. Толстая негритянка Салли, кормилица и нянька Пола, лежала неподвижно, ровно посапывая во сне.
Пахло смолой. На голых бревенчатых стенах висели раскрашенные братьями картинки, коврики с вышитыми стихами, маленькое банджо с перламутровой инкрустацией.
Пол вздохнул. Сегодня воскресенье – и не нужно учить уроков. Это хорошо. Но зато придется ехать в церковь, а это очень скучно… Непонятно, зачем взрослые ездят в церковь, а потом говорят, что отец Амброз – пустяковый парень и недостоин сана. Интересно, что такое сан? Наверное, это круглая лысинка, что выбрита у отца Амброза на макушке… Недостоин ее, подумаешь какая беда… Плохо, когда взрослые не держат слова. Вот папа обещать обещал, а сам спит. И противная Салли тоже спит, хоть застрели ее во сне. Жаль, что в церковь приходится ездить в коляске, а не на пони. Панчо, наверное, застоялся. Потом, после церкви, я попрошу Джимми оседлать Панчо. Как славно идет он галопом… Почти не трясет, мягко- мягко, и весело, и ветер, и хочется петь… Раз-два… Раз-два… Вперед, Панчо, ходу! Раз-два!
И Пол заснул.
Проснулся он, когда солнце стояло высоко. Птицы в саду кричали многоголосо, Салли довольно сильно трясла его за плечо.
– Вставайте, мастер Пол! Вставайте же! Боже мой, как крепко спит этот мальчик… Вставайте, мастер Пол, мама уже в столовой!
Пол с трудом разлепил глаза, вылез из-под одеяла и умылся.
Салли вынула из шкафа бархатную курточку, длинные светлые штаны, лакированные башмаки. Пол сморщился, но Салли заявила неумолимо: «Сегодня воскресенье, сэр!» – и пришлось покориться. Пол причесал у зеркала черные прямые, как у индейца, волосы и направился к дверям.
– А молитва, мастер Пол? – с ужасом спросила Салли.
Пол послушно прочел молитву и по скрипучей лестнице спустился в столовую. Родители пили кофе. Худое большеглазое лицо Тельсид Морфи было по-праздничному торжественно, лиловое платье шуршало и пахло воскресеньем. Бледные руки ее запорхали над столом, наливая Полу кофе, намазывая маслом хлеб. Пол поцеловал мать и за руку поздоровался с отцом. Судья, свежевыбритый и припудренный, прихлебывал кофе, не отрывая глаз от «Луизианского курьера». Пол взобрался на высокий стул. Он был мал ростом и охотно сидел на стуле, сохранившемся от раннего детства.
– Зачем ты обманул меня, папа? – спросил он строго.
– А?.. Гм, – поперхнулся судья. – Я виноват, Пол, но заслуживаю снисхождения… Чудак Эб обещал разбудить меня на рассвете и забыл – ушел выслеживать своих енотов. Но это не беда, Пол, лето еще не кончилось, щеглята от нас не уйдут…
– Скажи лучше, молился ли ты сегодня, Пол? – вступилась миссис Тельсид. – Молился? Хорошо, дорогой, кончай свой кофе и поедем в церковь, мы опаздываем…
Пол вздохнул и уткнулся в блюдечко. Вскоре кофе был допит, делать стало нечего.
Молодой аспидно-черный конюх Джимми восседал на высоких козлах коляски. Судья в цилиндре и миссис Тельсид в шляпке и мантилье заняли сиденье. Пол пристроился на скамеечке лицом к ним. Хлопнул бич, экипаж тронулся и поехал рысью в сторону от города, в местечко Блэк-Риверс, лежащее в шести милях к западу. Дорога была неважная, Пол держался руками за дверцу. Солнце начинало жечь, поля хлопчатника издавали густой, тяжелый запах. Никто не работал на полях: воскресенье здесь соблюдалось строго. Негры в одиночку и семьями, распевая гимны, шли по обочине дороги: в Блэк-Риверсе были две церкви – для белых и для черных.
Пол сидел на узенькой, неудобной скамейке и думал о том, насколько лучше было бы ехать в церковь верхом. Он взглянул на отца. На лице судьи застыло покорное выражение выполняемого долга. Миссис Тельсид сидела строго выпрямившись, изредка взглядывая на сына и мужа. Церковь была ее прибежищем. Ей, внучке пастыря, выпал на долю тяжелый крест: Алонзо Морфи, возлюбленный муж ее, не верил в господа… Это было ужасно, но… бесспорно.
Пора теологических диспутов миновала сравнительно быстро, судья терпеть не мог спорить с женщинами. Миссис Тельсид одержала победу давно, лет пятнадцать назад. Она победила, судья покорно выполнял все, что требовалось, но душа его по-прежнему бродила во мраке неверия… Еще совсем недавно заявил он ей, что отец Амброз – отличный малый, не дурак выпить и сыграть в картишки, но благодати божьей в нем не больше, чем в его лошади. Ужас!.. Хорошо хоть, что никто этого не слышал.
Она и сама не любила отца Амброза: священник есть священник, он не должен заниматься травлей лисиц и мирскими сплетнями. Однако он носитель сана, носитель слова божьего. Лишь закоренелый, нераскаявшийся грешник мог так сказать о священнике…
Да, крест ее тяжел, но она несет его твердо и безропотно.
